Седьмого, после работы, Тоська мыла в своей комнате пол, потом ходила в кино на «Любимца Нового Орлеана», потом ее провожал один из совхозных парней, был с нею до двенадцати ночи и затем отвел к ее местной подруге, у которой она и заночевала, чтобы не идти домой на другой край села. Восьмого числа она ушла от подруги как раз к открытию сберкассы, работала до трех часов дня, потом снова пришла к подруге, обедала у нее, а вечером к ним явилась парикмахерша, приехавшая из города навестить родню, и стала делать Тоське и ее подруге прически по самой последней журнальной моде к завтрашнему праздничному дню. Прически были сложные, высокие, как башни, спать на подушке с такой головой было уже нельзя, и Тоська с подругой провели ночь полусидя-полулежа, держа головы вертикально, стоймя. А утром чуть свет парикмахерша явилась снова, чтобы подправить дорогостоящие (она взяла по десять рублей) прически и положить последние завершающие штрихи. Эта Тоськина двухдневная жизнь подтверждалась показаниями чуть ли не полутора десятков свидетелей, всех, кто ее в эти дни видел, с кем вступала она в те или иные отношения, в том числе и ее подругой, и матерью этой подруги, и ее сестрой, и заходившими в дом соседями, и жителями села, видевшими Тоську в клубе на «Любимце Нового Орлеана», и провожавшим ее парнем, и городской парикмахершей, которую пришлось для этого разыскивать в городе по путаному, неточному адресу, сообщенному ее родней. Собранные сведения отнюдь не снимали с Тоськи первоначальных подозрений, но и не давали законного права приписать ей соучастие в убийстве и взять ее под арест.

Одновременно с версией «Тоська» исследовались так же энергично и другие предположения, другие версии, и прежде всего – «Авдохин». Он тоже прямо-таки просился на роль убийцы: слишком большое подозрение навлекал он на себя всем своим предшествующим поведением. Участковый Евстратов так прямо и сказал про Авдохина: «Он – и больше некому». Его поначалу, вгорячах, арестовали, но спустя два дня выпустили: прокурор не подписал санкцию на дальнейшее содержание под стражей, ибо веских улик против него тоже не нашлось, – при обыске в доме Авдохина не было обнаружено ни орудий убийства, ни похищенных денег, ни пятен крови на одежде, а главное, что разрушало всю версию – это то, что с восьмого на девятое мая Авдохин пил самогон в доме Ивана Курочкина, пропивая с хозяином и его гостями выигранный Голубятниковым пылесос; к концу вечера был пьян, обблевался и, по показаниям всех участников пьянки, спал тут же, в доме, не выходя из него, – сперва на лавке, а вторую половину ночи – под лавкой.

– А может, Авдохин все-таки выходил среди ночи? Вы можете со всей ответственностью утверждать, что он не выходил из дома?

Этот вопрос повергал свидетелей в неуверенность, каждый из собутыльников Авдохина начинал мяться, терял связность речи.

– Может, и выходил… Кто его знает, спали все, выпимши были…

– Вы, лично вы – видели, что он выходил?

– Не, чего не видал – того не видал… Конешно, выпимши тоже был… Только Авдохин больше всех – не мене литры. А с литры не встанешь, не пойдешь… это уж точно.

– Ну, а как объяснить, что он сначала на лавку лег, а после оказался на другом месте – на полу, рядом с лавкой?

– Упал. Выпимши был…

Показания свидетелей, каждый из которых в ночь убийства был примерно в таком же состоянии, как Авдохин, не многого стоили, основывать на них полную реабилитацию Авдохина было нельзя. Но и других показаний, против него, закрепляющих его предполагаемую вину, тоже не было.

Вообще, когда подсчитали все неясности, имеющиеся в обстоятельствах дела, то увидели, что их предостаточно. Из-за того, что сбежавшаяся к дому Извалова толпа затоптала следы, оставалось совершенно невыясненным, сколько было убийц. Один? Два? Три? Или еще больше?

По заключению судмедэксперта, Извалов и Артамонов были убиты во сне ударом одного и того же острого предмета, по-видимому – топора. У одного на лбу, у другого с левой стороны черепа (Артамонов спал на боку) зияли глубокие рубленые раны. Но где орудие убийства – топор? Убийца унес его с собой? Спрятал? Где? Поиски во дворе, в саду, в окрестностях дома ничего не дали. На второй или третий день расследования выяснилось, что скорее всего это топор самого же Извалова: у него был примерно такой же, какой соответствовал характеру нанесенных ран. Изваловский топор постоянно торчал, воткнутый в здоровенный чурбан-дровосеку возле сарая, рядом с домом, а теперь его на этом месте нет…

Это обстоятельство доставило следственной группе немало размышлений. Значит, преступник отправлялся на грабеж без собственного заранее заготовленного орудия? Ведь не мог же он не знать, что в доме – люди и он неминуемо столкнется с сопротивлением, отпором. Было выдвинуто объяснение, что преступник шел с каким-то своим, припасенным орудием, показавшимся ему в последний момент недостаточно надежным для задуманного дела. Войдя во двор, он увидел торчащий в дровосеке топор и прихватил его, очевидно решив что изваловский топор подойдет ему больше.

Нет ничего хуже, когда для расследования преступления собирается сразу много расследователей: неминуемо получается толчея, неминуемо люди начинают мешать друг другу, и неминуемо при этом упускаются какие-нибудь важные детали. Щетинин убеждался в этом много раз. Лично он предпочитал приехать на место преступления в одиночку, в крайнем случае с одним-двумя помощниками, не спеша, не горячась, обстоятельно все рассмотреть, подумать над каждой мелочью, над каждой крупинкой.

В деле Извалова из-за толчеи и оттого, что сразу посчитали все ясным, тоже упустили одно существенное обстоятельство, но потом все же заметили его. Этим обстоятельством было то, что в комнатах и мебель и другие вещи находились в своем обычном порядке, не носили следов того, что кто-то искал деньги, искал вслепую, роясь повсюду, как должно это было бы быть и как бывает это в аналогичных случаях. Преступник как будто заранее знал, где лежат деньги, знал точно или почти точно. Это несколько отводило подозрение от Тоськи. Приезжий, наведенный ею грабитель, не знакомый с расположением комнат и вещей в них, обязательно порылся бы некоторое время, что-то перевернул, что-то опрокинул впотьмах. И прежде всего он рылся бы там, где обычно ищут деньги – в письменном столе, в буфете, под подушками и периной кровати… А тут создавалось впечатление, как будто подошли прямо к комоду и, даже не заглядывая в другие ящики, сразу взяли…

– Из этого следует, – сказал капитан, – что преступник был местный, знакомый с внутренностью дома и, может быть, даже знающий, где именно спрятаны деньги.

Может быть, он действовал так уверенно потому, что, случайно проходя, увидел в окно, как Извалова прятала пачки? А может, и не случайно, а намеренно следил, подглядывал, затаившись в кустах палисадника под окнами дома, зная, что Извалов принес из сберкассы крупную сумму?

Кто преступник – местный или не местный? Это стало главным вопросом, от его правильного решения зависел весь ход дальнейшего следствия.

Ни седьмого, ни восьмого мая никто из садовских жителей как будто не примечал появления в Садовом посторонних людей. Значит, совершил местный… Но ведь могли просто и не заметить – люди заняты своими делами, разнообразными заботами: весна, работы хватает и в совхозе, и дома, – у каждого огород, сад, или корова, или другое какое хозяйство… К тому же посторонний, прибывший в село с заведомой целью грабежа, обязательно постарался бы сделать так. чтобы его появление не привлекло к нему ничьего внимания, то есть явился бы ночью, прошел бы не улицами, а задами, пустырями, задворками. Сработано ловко, и рука, видать, была крепкая. Надо полагать – не новичок…

Значит, то, что преступник местный, под вопросом? Но откуда тогда такое отличное знакомство с расположением комнат? Значит – все же местный? Но почему не могло быть и так, что преступнику обо всем подробно рассказали, начертили план, сориентировали его во всех деталях, – такие случаи вовсе не редки, уголовная практика знает их достаточно…