Пропала соль! И только теперь Ленька отчетливо осознал, какая беда обрушилась на него. Понял, ухватился обеими руками за волосы, рванул и закачался из стороны в сторону: «Что теперя будет?! Ой, что будет? Мамонька родная, что будет-то теперя!»

И, упав грудью на бревно коновязи, он заплакал в голос.

— Ты чего это? — вдруг раздалось над ним.

Ленька вздрогнул, поднял мокрое припухшее лицо — Лыков. А рядом с ним встревоженный дядька Аким Подмарьков.

— Что случилось, Лень? — это уже дядька Аким.

Ленька рванулся к нему, обхватил руками, прижался тесно.

— Со-оль... Со-оль потерял... В мешочке была... В белом... В лавке купил... И нету... Забьет Заковряжиха...

— Да ты не вой, как по покойнику,— произнес Лыков.— Может, еще отыщется.

Ленька только головой затряс и еще тоскливее протянул:

— Забьет теперя!..

Дядька Аким торопливо гладил Леньку по голове, приговаривал ласково:

— Ну будет, будет, милок. Чего так уж?.. Поуспокойся. Авось придумаем что. Ко мне пойдем...— И словно его озарила какая-то радостная мысль, он ласково оторвал от себя Ленькину голову, заглянул в его потемневшие глаза, спросил: — Пойдешь ко мне жить?

Это было настолько неожиданно и настолько прекрасно, что Ленька перестал плакать, а только глядел и глядел в лицо дядьке Акиму: не ослышался ли?

— Что молчишь, Лень? Пойдешь?

Ленька не ответил, не мог отвечать, а только еще тесней прижался к дядьке Акиму. И тот понял все.

— Ну и ладно. Ну и славно. И поуспокойся.— Повернулся к Лыкову.— Вот что, Степаныч: заберу-ка я его к себе, а то заколотят мальчонку. Зверье. Да я говорил тебе...

— Помню. Думал я о нем. Подходящую семью подыскивал. Боялся второй раз ошибиться. Теперь — хорошо. Я рад. Спасибо, Григорьич. Сам в детстве в людях жил, знаю, что стоит доброе слово и ласка.

— Ну и делу конец,— произнес дядька Аким.

— А насчет школы завтра все обмозгуем. Забегай пораньше, Григорьич.— И вдруг засмеялся удивленно и радостно.— Однако ты голова! Такое дело надумал, а? Прямо-таки государственная голова!

Дядька Аким смущенно махнул рукой.

— Ну уж куды там! Задумка давняя, да хорошего хозяина все не было. Не ко времю, значит, дело приходилось...— Тронул за плечо Леньку, который уже несколько приободрился и старательно вытирал подолом рубахи глаза и щеки.— Ну что, Леньша, айда домой? Наша старушка, поди, совсем заждалась нас.

За бором, где-то еще далеко-далеко глухо погромыхивал гром. А тут нестерпимо палило солнце, раскаленный воздух будто застыл — ни малейшего дуновения.

Воз сена медленно катился по наезженной дороге, плавно покачиваясь и поскрипывая. Ленька лежал на самом верху воза и глядел задумчиво поверх лошади на медленно уползающую назад дорогу. Рядом, умостившись на бастрыке, сидел, покуривая, дядька Аким. Он совсем ослабил вожжи, изредка добродушно покрикивая: «Но, но, пошел». И покрикивал он на лошадь не для того, чтоб та шибче шла, а так, видимо, по привычке.

Вскоре из-за леса появился край черно-синей тучи. «Успеть бы до дождя домой да завершить стог,— думает Ленька.— А там пускай льет. Да посильней. Ишь, земля вон совсем высохла».

— Дядь Аким, успеем завершить стог? Дядька Аким оглянулся, прикинул что-то в уме,  произнес уверенно:

— Успеем. Вон уж и село видать.

И снова тишина, лишь пофыркивает конь да тяжело скрипит телега.

Весь сенокос, почти две недели, Ленька не был в селе — вместе с дядькой Акимом жил на лугах. Хорошо пожил, весело и вольно. Однако и поработали они на славу, все вовремя успели: и скосить деляну, и скопнить сено, и вывезти. Этот воз — последний. Дядька Аким так и сказал: «Ловко мы с тобой, Леньша, управились. Впервой, пожалуй. А то меня всегда дождь застигал на покосе. Прямо как на смех».

Ленька везде поспевал, работал без устали: и сгребал валки, и копнил сено, и есть готовил. Смешно: дядька Аким, оказывается, совсем не умеет кухарить! Ленька никогда в жизни бы не поверил, если бы сам не увидел.

В первый день, приехав на покос, они ели то, что им наготовила жена дядьки Акима тетя Паша. На другой день, поужинав остатками, дядька Аким засобирался в село.

— Ты, Леньша, поотдыхай, а я за харчишками. Быстренько обернусь.

Быстренько не быстренько, а приехал он уже затемно. Привез огурцов, пшенной каши, молока, сала. Надолго ли двоим этой еды? Через день дядька Аким снова засобирался домой. Запрягает коня, а сам едва на ногах держится — в этот день он крепко намахался литовкой. Да и жарища такая была — вконец вымотала. Ленька только и знал, что бегал с ведром к ручью.

— Давайте я съезжу?

Дядька Аким чуть помедлил, раздумывая, потом решительно тряхнул головой.

— Ладно. Отдыхай.

А когда через день или два дядька Аким снова пошел запрягать коня, Ленька просто возмутился:

— Неужто  охота  каждый  раз  тащиться  такую  даль?

— А что поделаешь? — как-то уныло ответил дядька Аким.— Есть-то надо.

— А почему мы здесь не варим, как все? Картошку бы стушить с лучком да сальцем, супчику какого-нибудь или еще лучше кулеш, да погуще. Горячий. Дымком пахнет... А у нас даже ни чугуна, ни котелка нет.

— И верно,— как-то уж очень подозрительно обрадовался и засуетился дядька Аким, торопливо проглотив набежавшую слюну.— Молодцом, Леньша! Давай-ка и мы будем варить. А то, по правде, осточертела эта езда. Да и без горячего худо. Счас сбегаю домой, привезу, что надо.

Утром рано, до солнца, дядька Аким развел костер и принялся что-то сосредоточенно варить. Еще было прохладно, а он совсем упарился от старания — раскраснелся, вспотел.

Наконец выкрикнул бодро:

— Леньша, айда-ка щи хлебать!

Ленька вылез из шалаша, подсел к своей миске, от нее пахнуло приятным горячим ароматом.

— Вот это другое дело,— порадовался Ленька.— Тут нам на целый день хватит. А завтра снова сварим.

И он с жадностью хлебнул первую ложку — давно не ел горячего. Хлебнул, пожевал и застыл, выпучив глаза, будто подавился.

— Ты чего? — тревожно глядя на Леньку, спросил дядька Аким.

Ленька, едва проглотив эту ложку варева, тихо выдавил:

— Что это?

— Где?

Ленька ткнул пальцем в миску. Дядька Аким даже как-то обидно пожал плечами:

— Я ж говорил — щи. Скусные. Вполне...

И для подтверждения раза два-три хлебнул из миски. Хотел было состроить на лице удовольствие, да не получилось: губы сами по себе покривились, и он, не выдержав, сплюнул:

— Да, кажись, что-то не то...

Еще бы — то! Одна соль — до горечи. Капуста хрустит на зубах, а картошку и вовсе не угрызть — сырая.

— Будто все и сделал, как учила, старая,— пробормотал он, стряхивая с бороды капустину. — А оно вишь, что получилось...

И глянул на Леньку виновато и растерянно. Ленька вдруг коротко, как-то неуверенно хохотнул. Но когда увидел, как дядька Аким передернул плечами, будто в ознобе, и еще раз сплюнул, он заливисто расхохотался. Хохотал до слез, до икоты, то сгибаясь, то разгибаясь, чтобы успеть хватить воздуха. Дядька Аким начал было обидчиво поглядывать на Леньку, а потом тоже засмеялся. Ленька повалился на траву и выдавливал едва:

— Скусные... Скусные... Вполне скусные...

Наконец  угомонились,  сидели  друг  перед  другом  расслабленные и обессиленные.

— Да, дела...— произнес дядька Аким.— Наелись... Не умею я, Леньша, готовить. Никак. Потому вот и езжу домой. А сказать тебе будто и неловко. Постеснялся, знать...

— А как же раньше? Все время так и ездили в село?

— Зачем? В те разы мы со старой моей косили. Она и готовила... Ах, нелады! Придется, однако, тебе нынче ехать за харчишками. Пока я до обеда покошу, а ты как раз вернешься. Добро?

— Зачем? Я сам обед сварю.

— Ты? — поднялись брови у дядьки Акима.— Ты?!

— А чего ж? Сварю. Дома еще научился: тятька с маманей на работе, а я кухарю.