— О-о? И кто же этот парень?

— Он... ну, он то, что зовется ключевым элементом в схеме.

— Ключевой элемент.

— В преступном мире, — объяснила она, став вдруг очень серьезной, будто зеленая новоиспеченная учительница. — Он на ведущих ролях в мире организованной преступности в Филадельфии.

— О-о, — протянул Грофилд. — А-а. И этот Большой Эд Фицджералд — ваш родственник, так?

— Он мой отец.

— Ваш отец?

Она замахала обеими руками, подчеркивая, насколько все запутано.

— Я сама узнала об этом только три недели назад, — сказала она, — когда его вызвали в этот комитет. Я же думала, он просто строительный подрядчик. Но куда там! Он по уши погряз в преступлениях.

Последняя фраза в ее устах резала слух, и Грофилд поморщился, как от боли.

— Весьма образно, — сказал он.

— Прискорбно, но факт. Он — ключевой элемент, так писали в газетах.

— Эти “тетушки” — его ребята?

— О нет. Они работают на другого, на... соперника отца. На человека, который пытается...

— Не говорите этого. Пытается забрать себе власть? Она улыбнулась и кивнула.

— Совершенно верно. В пятницу мой отец встречается с ним в Акапулько и...

— Вроде той встречи в Апалаччах два-три года назад?

— Только на этот раз они встречаются за пределами страны, что гораздо благоразумнее.

— Оно конечно.

— Так или иначе, — продолжала она, неопределенно взмахнув рукой, — они меня похитили. Они пытаются использовать меня, чтобы вынудить отца пойти на уступки. Потому-то я и должна остаться здесь до пятницы, а потом добраться до Акапулько и встретиться с ним, чтобы он увидел, что я в безопасности.

Грофилд указал на телефон.

— Почему бы не позвонить ему прямо сейчас? Зачем непременно ждать до пятницы?

— Потому что я не знаю, где он сейчас. Он скрывается. Сейчас ему грозит опасность. Те другие могут попробовать убрать его.

— Значит, сегодня... А какой сегодня день? Она явно удивилась.

— Вы не знаете, какой сегодня день?

— Золотко, когда валяешься в постели, один день становится похожим на другой.

— Ах, вон как! Сегодня вторник.

— Вторник. А в Акапулько вам надо быть к пятнице.

— Точно, в пятницу. Я бы не посмела появиться там раньше.

Грофилд кивнул.

— Ну что ж, — сказал он. — Возможно, в этой части вы правдивы. Акапулько в пятницу.

— Что значит “в этой части”?

— Это значит, что все остальное — просто вранье, золотко. Я помню, что Эдвард Арнольд всегда играл Большого Эда Фицджералда. И Бродерик Кроуфорд, кажется, раз-другой делал это, не так ли? Шелдон Ленард всегда был слишком мрачен...

Девушка вскочила с кровати.

— Не надо издеваться надо мной. Я одна как перст, никто мне не поможет...

— Да бросьте вы!

— А сами-то! Я полагаю, уж вы-то собирались рассказать мне правду!

Грофилд осклабился и покачал головой.

— Как бы не так. У меня заготовлены для вас три обалденные истории, которые ждут своей очереди, и в каждой из них фигурируют одни звезды.

— Думаете, раз вы неисправимый лгун, то и все другие тоже?

— Да нет. Только вы.

Она открыла было рот, чтобы сказать ему пару ласковых, но в этот миг дверь распахнулась, и опять появились три головореза, все с пистолетами. Тот, что прежде вел переговоры, произнес:

— Привет, мисс Фицджералд. Вы, кажется, потерялись? — Он посмотрел на Грофилда, поцокал языком и добавил: — А ты враль. Надо бы провести воспитательную работу.

Грофилд сказал:

— Идите-ка вы все по домам, ребята. Вечеринка начнется только в пять. Я даже еще не вытряхнул окурки из пепельниц.

Говорливый парень покачал головой и сказал:

— Ты очень забавный человек. Я бы подержал тебя при себе, чтобы ты веселил меня, когда мне грустно. Ты способен идти на своих двоих?

— Недалеко, — признался Грофилд. — Скажем, до горшка и обратно.

— Скажем, к лифту и наверх. Одевайся.

Один из двух других, до сих пор молчавший, сказал:

— Может, грохнем его? Так гораздо проще. Болтун страдальчески посмотрел на него и покачал головой.

— Чтобы гостиница кишела легавыми? — возразил он. — Очень умно.

— Он может выпасть из окна. Больной, голова закружилась, да мало ли что.

— Это у тебя кружится голова. Мертвый — он и есть мертвый, все равно сюда понабегут легавые. Парень — лежачий больной, что ему делать у окна?

Грофилд сказал:

— Вот именно. Втолкуйте ему. Я на вашей стороне. Болтун посмотрел на него.

— Тогда почему же ты не одеваешься? Девушка предложила:

— Мне отвернуться?

— Да уж, пожалуй. А то я весь в синяках.

Она скорчила гримасу и отвернулась.

Грофилд медленно выбрался из постели, он чувствовал себя хоть и слабым, но все же способным передвигаться. Онемение, наступавшее после сна, уже проходило, но сил по-прежнему не было. Брюки его весили целую тонну, а пальцы казались толстыми, вялыми и дрожали.

— Что-то ты очень медленно, парень, — сказал Болтун. — Я уже начинаю жалеть, что не согласился на окно.

— Я давно не практиковался, — сказал ему Грофилд. Он чувствовал, как на лбу выступает испарина и пот стекает по спине и по груди. Дрожь распространилась от пальцев на руки, от натуги у Грофилда закружилась голова.

— Позвольте мне помочь ему, — вызвалась девушка.

— Валяйте.

Она застегнула ему сорочку, надела туфли и завязала шнурки, сунула руки в рукава пиджака и набросила галстук на шею.

— Ну вот, — сказала она. — Вы красавчик.

— Но в полночь я должен покинуть бал, так? Иначе вся эта одежда превратится в горностаевый мех и шелк. — Он испытывал необыкновенную легкость, будто накачавшийся наркотиками правитель какого-то карпатского герцогства. В голове звучала музыка, какая-то немыслимая смесь Берга и Дебюсси. Одежда казалась увесистой и вполне могла сойти за облачение принца с пристегнутой к поясу шпагой.

— Идем, — сказал Болтун и взял Грофилда под локоть, причем довольно грубо.

Грофилд глубоко сожалел о своем состоянии. Он попал в переплет, ужасный переплет, ни причин, ни смысла которого понять не мог. Сейчас бы ему быть здоровым и начеку, но вместо этого он в полуобморочном состоянии и ничего не соображает, балансируя на краю могилы в окружении горилл, которые в любое время могут столкнуть его туда, стоит им только захотеть. Теперь, когда Грофилд стоял стоймя, шел, шевелился, он гораздо острее отдавал себе отчет в собственной слабости и уязвимости, чем когда удобно лежал в постели.

Сейчас его вели к двери, и вдруг одна мысль четко и ясно прорезалась в голове, и он сказал:

— Мой чемодан.

Грофилд повернулся было к нему, но его по-прежнему тащили прочь.

— Он тебе не понадобится. Ты сможешь за ним вернуться.

Вон он, лежит в изножье кровати. Он был закрыт, но не заперт.

Грофилд услышал, как девушка сказала:

— Я могу понести его.

Это ему понравилось, но тут Болтун сказал:

— Я ведь говорил: чемодан ему не пригодится. Он останется тут, чтобы горничная видела, что жилец не съехал. В субботу он сможет за ним вернуться.

— Ты подонок, — сказала девушка, и даже в полуобморочном состоянии Грофилд понял, что ее ужалило слово “суббота” и что его произнесли именно для того, чтобы уязвить девушку. Стало быть, как он и предполагал, в пятницу ей и впрямь надо где-то быть. В Акапулько? Возможно.

Болтун бубнил у него над ухом:

— Ну на кой он тебе, а? Твою зубную щетку мы уже взяли из ванной, а ты все равно будешь лежать, в постели, так не все ли тебе равно?

Грофилду достало ума кивнуть.

— Это не имеет значения, — сказал он, и его вывели из комнаты, а чемодан остался.