Наверное, это неправильно, но мы не могли устоять и после споров всё же разбили бутылку. «Что-то», судя по всему, записка. Но она в сырости так слежалась, что развернуть её, не повредив, мы не смогли. Завтра Саша отнесет находку в музей. Вдруг что-то важное? А если и не важное, всё равно интересно…

Видимо, Сашин успех подхлестнул Володю. Мы даже и не заметили, когда он пробрался в пещеру. Неожиданно услышали приглушенный крик. Крик доносился из подземелья. Переглянулись. А где Володя?.. Так это же он кричит!

Даниил бросился в пещеру. Саша хотел за ним, но в лазе было очень тесно.

— Готовьте смолье на факелы! — крикнул Даниил. — Здесь темнотища!

Володя затих. Молчал и Даниил. Какое там смолье! В руки попадали только трухлявые, никуда не годные сучки.

Вдруг снова крик. Страшный. Голос Даниила. Я метнулась к пещерному лазу, плюхнулась. Саша отшвырнул меня и полез вперед.

Туго же им пришлось там, в неприветной сырой тьме, среди грозных, невидимых каменных громад!.. Первым выполз Володя. Потом Саша вытащил Даниила. С ног до головы они были заляпаны глиной. У Даниила бледное, перекошенное от боли лицо. Он сломал ногу.

Получилось так. Володя заметил боковой ход и полез в него. Полез — и застрял. Да при этом ещё сильно ушибся. Ему показалось: конец. Он и закричал, чтобы помогли. Когда подполз Даниил, Володе стало поспокойнее. Даниил вытянул его. Помогая Володе, он приподнял его и в это время оступился в какую-то расщелину. И всё. Даниил уверяет, будто слышал, как треснула кость.

Что было — ужас вспомнить. Светка с Людмилой побежали к шоссе (это несколько километров), а мы по очереди тащили Даниила на руках. Он молодец, крепился, молчал. Но тащить на себе человека, хотя и вдвоём, оказывается, страшно трудно. За час все умаялись так, что еле держались на ногах. Потом приспособили две жердины, усадили Даню на них. Ему было очень неудобно и больно, но зато тащить стало легче — вчетвером.

Вдали закричали Светка и Люда. Они возвращались с двумя мужчинами. Хорошие люди! Помогли доставить Даниила на шоссе, остановили какой-то грузовик, на нем мы и устроились.

Хотели сразу в больницу, но Даниил запротестовал: мама будет очень беспокоиться. Недалеко от их дома я вышла из машины, чтобы позвонить в «скорую помощь».

Даниила разрешили оставить дома, ногу взяли в лубки. У него перелом берцовой кости, но врачи говорят: «удачный». Ничего себе удача!..

В школе, конечно, все знают о нашем приключении. Вчера Дед Аркус и Мария Сидоровна проводили у нас собрание. Дед больше молчал, «воспитывала» Мария Сидоровна.

А сегодня после уроков пришел Степан Иванович, с ним — научный сотрудник из музея. Записку там прочли, и он принес нам фотокопию. Это послание партизан, написанное летом 1918 года. Почти сорок пять лет назад. Колоссально!

Из школы мы чуть ли не всем классом двинулись к Даниилу. Чувствует он себя плохо, поднялась температура. Но записка здорово обрадовала его и взволновала. Он просил обязательно сходить к Венедикту Петровичу и показать ему находку. Сегодня уже поздно, завтра сходим.

Я переписала записку от строчки до строчки. Вот она:

Кто не будь найдет это писмо, прошу знать что писал раненый Истомин Павлуха, слесарь с завода Ятес а также его боевые товарищи по отряду Сизов Фола Панкратович и Голодухин Ефим. Такая должно судьба нам приходит карачун. Вечером отбились от колчаковских белых гадов геройски погибли Черных Васюта и Подгоркин Иван. Захоронили мы этих своих боевых товарищей в камнях у Петрушихи возле второго переката вниз от шихана Писанец.

Утром здесь мы примем смерть. Красные партизаны живыми, не сдаются! Биться будем до последнего жаль патронов мало, но есть ещё руки душить гидру контреволюции.

Мало на то надежды по если кто из товарищей найдет передайте всем, что погибли мы свято за мировую революцию и за светлое наше счастье. А гадов бейте до конца!

Уже развидняется. Писмо это упечатаем в бутылку, пустим в ручей и может найдут его чьи хорошие руки. Отряд не называем неизвестно в какие руки попадет.

По поручению — Истомин Павел.

Писано на расвете 7 августа 1918 года.

Ятес — так назывался раньше один из заводов в нашем городе, по фамилии владельца. Обязательно надо показать записку там. Вдруг какой-нибудь внук или внучка этого Истомина или его товарищей работает там…

Я представляю их, трёх партизан, в глухом лесу, окруженных врагами, измождённых, суровых, яростных… А может, и не такие уж они были суровые? Может, был Павлуха Истомин весёлым, неунывающим гармонистом, песенником и балагуром? Ведь в предсмертное письмо не вставишь шутки. В предсмертном письме — только главное: мы погибаем за революцию, «за светлое наше счастье».

Ах родные, бородатые, отважные! Вам бы хоть краешком глаза глянуть на нас, на нашу жизнь, за которую вы бились!..

К дяде Вене идти не пришлось: он сам пришёл домой. Пока ещё на бюллетене, и, возможно, его снова положат в больницу. Белокровие. Хотя он посмеивается и говорит, что врачи обещают исцеление, — это страшно.

Даниилу лучше. Мы с Сашей регулярно носим ему задания и часто занимаемся вместе. Один раз пошла с нами Мила-Людмила, но уже у самого дома Седых вдруг повернулась и почти бегом утопала. Правильно сделала…

Сегодня мы к ним ходили вместе — папа, мама и я. Мама с Надеждой Ивановной виделись впервые. Должно быть, они друг другу понравились. Пили чай в комнате у Даниила. Потом пели песни. Разговор все время вертелся вокруг пашей находки, записки партизан, — ну и настроились на тот лад: запели старые комсомольские песни.

Несколько раз у меня навертывались слезы. Казалось бы, совсем простые слова:

А у меня слёзы. Потому что дело не в словах. Потому что вспомнила я того Павлуху Истомина и подумала: а ведь был он совсем такой же, как вот Павел Иннокентьевич и папа. Ну, понеграмотнее, не так одет, а сердце у него было такое же.

И ещё подумала: вот мы говорим о неистовых и светлых героях прошедших дней, нередко завидуем им, а если вдуматься — они же рядом с нами. У тех была гражданская война, у этих — ещё потруднее — Великая Отечественная. У тех были голод и разруха, эти тоже, полуголодные и подчас неумелые, поднимали города из пепелищ, воздвигали новостройки пятилеток. Те отдавали себя беззаветной борьбе за революцию, у этих — борьба за коммунизм. И у тех и у этих какие-то человеческие слабости, промахи, но все равно они борцы, мужественные и сильные.

Примерно так думала я, слушая их песни, и мне было радостно, и щемила грусть, и вся я сделалась какая-то возвышенная, что ли. Вот бы сейчас писать сочинение о Павке Корчагине. Наверное, я написала бы по-другому. Наверняка по-другому…

Сегодня Саша Петряев, гордый и важный, отбыл в «служебную командировку». Сашу отпустили с уроков, и мы всем гамузом проводили его до водоканалпроектовского «газика». Инженеры сами заехали за сей важной персоной. Из нас многие просились в эту поездку, но Степан Иванович отпустил только Сашу.

Вернувшись, он сразу же прибежал к Даниилу. Я как раз была там. У Саши превосходные новости.

О нашей находке он рассказал инженерам ещё неделю назад. Вот они и решили посмотреть все «своеглазно». Забрались в пещерку. Там действительно большая часть ручья уходит в подземные глубины по карстовым протокам.

И вот какая идея пришла инженерам. Изменить течение большого, верхнего ручья, направив его в Петрушиху, невозможно: мешают горки. Рыть через них канал — не стоит овчинка выделки. А если под землей произвести направленный взрыв, то вся вода может хлынуть во второй ручеек, который бежит в Петрушиху. И проблема сразу решится… Только нужно ещё посоветоваться с геологами, выяснить, не отыщет ли вода в известняках новую лазейку в подземные глубины.

На своих картах инженеры пометили новое название ручья: Партизанский. А раньше он был безымянным. Что ж, хоть это и малютка, а ведь нашими стараниями дано ему имя! Приятно…