Ксёндз явно на что-то намекал, явно давал что-то понять. Я поднапряглась и осторожно поинтересовалась:

— Ксендзы ведь тоже исповедуются. У кого исповедовался ксёндз викарий?

— Сколь несправедливо повсеместно распространённое мнение об умственной неполноценности женщин, — вздохнул ксёндз. — У меня, дочь моя, у меня.

— Выходит, вы все знаете, святой отец?

— Всего наверняка не знаю. И ничего не скажу. Подожду, пока викарий не придёт в сознание. Надеюсь, меня никто не попытается застрелить?

— Дай-то Господи, аминь. Как лучше поступить: приезжать сюда каждый день или можно связаться с вами по телефону?

— Достаточно телефона. Изобретения человеческие тоже свершаются по воле Господа. Вот номер моего телефона, а пани даст мне свой на всякий случай.

Я уже вставала со своего епископского кресла, когда в голову пришла светлая мысль: Груец не Лондон, здесь люди знают друг друга.

— Раз покойная Елена Выстраш назначила в письме мне встречу в костёле, значит, она тут бывала. Возможно, и вы её знали. Возможно, у неё родня в Груйце или знакомые есть. Правда, глупо выйти на рыночную площадь и заорать во все горло: «Эй, знает кто-нибудь Елену Выстраш?» Может, какой другой способ найдётся?

— Найдётся, — рассеянно ответил ксёндз, осторожно отцепляя сутану от занозистой доски в сиденье старой исповедальни. Нет, пришлось все-таки вытаскивать из неё занозу. — Да, — сказал он довольный, что занозу вытащил, — помнится, у неё здесь были какие-то родственники. Могу ошибиться, так что сначала проверю, а потом дам пани знать.

Вежливо поблагодарив, я с помощью ксёндза дотащилась до машины и вернулась домой, где наконец-то несчастная нога получила заслуженный отдых.

Гжегож позвонил ближе к вечеру, видимо перед уходом с работы. Я предусмотрительно заранее расположилась рядом с телефоном.

— Ренусь исчез из виду вместе с Мизюней, — начал он. — Ты мне о нем напомнила, и я тоже заинтересовался. У меня есть кое-какие знакомые по ту сторону океана, я кое-кому позвонил, поговорил, и выяснилось, что он уже давно порвал все старые связи, а потом и сам исчез. Поговаривали о всяких нехороших афёрах, которыми он занимался, называли ЮАР, Эмираты, Гонконг и т.п. Все полагают, что он давно уже вил себе тёплое гнёздышко, но вот из чего — точно неизвестно, афёры были туманные, конкретного никто не знает. Правда, намекали на какое-то наследство. Впрочем, повторяю, ничего конкретного, одни сплетни. А посудачить о ближнем все любят.

— Некоторые это скрывают. Вот интересно, с чего это Ренусь привязался ко мне? А Южная Америка не упоминалась? Тогда можно было бы предположить, что он занялся раскопками сокровищ инков и майя…

— Пожалуй, это мысль! Особенно, если учесть, что при нем в качестве жены подвизается Мизюня. Впрочем, плевать мне на этих супругов, что у тебя?

— Много чего и все ужасное. Так и быть, скажу, хотя, сдаётся мне, мой телефон стал прослушиваться. Но ведь если об этом пишут в газетах, значит, не секрет? Занимаюсь ногой… нет, о ноге в газетах не писали, но из-за неё ничего не удалось сделать, только в Груец съездила. Неловко ступила, а она опять распухла, проклятая. На камень наткнулась…

И я коротко рассказала о ксёндзе викарии, на всякий случай умолчав о ксёндзе пробоще. Гжегож сразу учуял второе дно, потому как при ксёндзе викарии не усмотрел никакого камня, на который я наткнулась.

— Что ж, более-менее понятно, — коротко резюмировал он, воздержавшись от комментариев.

И опять сердце обдало тёплой волной счастья, ведь говорю с человеком, понимающим меня с полуслова. Нет, очень глубоко в печёнках засел злополучный родничок… Все-таки в мужчине главное — ум. Ну хорошо, одного ума недостаточно, согласна, необходимо множество привходящих моментов в общении с женщиной. Прежде всего — желание её понять, разделить её печали и заботы, проявить интерес к её интересам, извините за повтор, пусть даже если они сводятся к фасону платья. Ну и разумеется, нежные чувства по отношению к этой женщине. Она для него должна быть дорога не только в постели. И ещё одно соображение, как само собой разумеющееся: голова его женщины должна быть набита не только опилками…

Разговор с любимым мужчиной я закончила печально:

— А теперь я по возможности спокойно буду ждать, когда ко мне обратятся полицейские. Догадываюсь, есть у них ко мне дело.

О том, какие сложности переживала полиция, я узнала намного позже. В принципе, мой визит к ним с мёртвой головой, неожиданно превратившейся в ананас, был просто даром небес, и они должны благодарить меня до конца дней своих. Впрочем, благодарность они почувствовали ко мне сразу же, вот только по полицейскому обыкновению воздержались от сообщения мне столь приятной информации. С информацией ко мне обратился ксёндз пробощ, да и то не сразу, а лишь через три дня. Эти три дня, вынужденно проведённые мною в бездействии, очень благотворно сказались на состоянии моей ноги и просто фатально — на нервах. Лишившись возможности действовать, я до такой степени разбухла от переполнявшей меня неизрасходованной энергии, что казалось, вот-вот лопну.

Естественно, звонок ксёндза поднял меня на ноги.

Итак, в Груйце состоялись похороны некой Елены Выстраш. Похоронили её ранним утром на груецком кладбище в фамильном склепе неких Осташеков, потому что она была их родственницей. И столько кружило по Груйцу несусветных слухов о покойнице, что ксёндз при всем желании не может мне их сообщить. Зная мой интерес к данной особе, он, ксёндз, старался все эти слухи выслушать и запомнить, да уж больно они были глупые. И адрес Осташеков сообщил, жили они на улице Посвентной.

Без пяти пять я испытала прилив искренней симпатии к ещё незнакомым мне Осташекам, ибо их квартира была на первом этаже, не надо подниматься по лестнице. Вошла, познакомилась, позволила напоить себя кофе.

Разговорилась с хозяйкой, пани Осташковой. Женщина приятная, доброжелательная, но явно чем-то смущённая.

— Елена была нашей дальней родственницей, — запинаясь, рассказывала пани Осташкова. — Да, знаете ли, наш склеп, наше дело, кого мы там похороним, а для неё должны были уж хоть это сделать, проше пани… А вы частным образом интересуетесь или как?…

Я с чистой совестью заверила женщину, что как нельзя более частным. Успокоенная, та немного оживилась.

— Елена отдала нам свои деньги. Держала у нас и предупредила, что, если что с ней случится, — деньги наши, вроде как наследство от неё. Немного денег, но все же… Ну и как, проше пани, после этого её в склеп не впустить?

Я горячо похвалила добрую женщину за её справедливое решение. А пани Осташкова, видимо, все ещё переживала недавние события, ей хотелось поделиться с новенькой, ничего не знавшей о похоронах Елены. Желание высказаться переполняло её, выплёскиваясь наружу, и мне не пришлось задавать вопросы.

— А ведь ужасти какие, проше пани, в катастрофе погибла бедная, а нам только вот сейчас сказали, хотя недели две как её и в живых не было. Вроде бы не могли отыскать родственников, а чего трудного, ведь она у нас постоянно прописана, нашли наконец. Только вот тела не захотели отдать…

— Наверное, надо было произвести вскрытие, — со знанием дела заметила я.

Пожав плечами, пани Осташкова огляделась, желая убедиться, что никто не подслушивает, и понизила голос, хотя вокруг не было ни одной живой души. Детей она с самого начала выгнала погулять, а муж, не проявив ко мне никакого интереса, отправился куда-то за дом рубить дрова.

— Может, вы и правы, может, и вскрытие, но все говорят — что-то у неё с головой было. Всякое тут болтали и выходило, будто голова у несчастной отрублена… Да вы сами знаете, в катастрофах и не то бывает. А тогда с чего, спрашивается, нам её сразу не показали? Хотя бы для опознания. Только в последний момент и показали, сегодня утром, как болезная уже в гробу лежала. Гроб мы заказали, все сделали, чтобы от людей не стыдно было, из самой Лодзи везли её в гробике на похоронной машине, а когда приехали за ней, там, в морге больницы, нам и показали её в гробу, все было при ней, все как следует, только вот на шее чего-то намотано. Я было поглядеть сунулась, да муж остановил. Какое тебе дело, сказал, что там? Это Елена? Елена. Видишь же, все при ней, нечего слушать, что болтают, глупая ты баба! Так сказал, ну я и отступилась, чего там, думаю, опять же, в катастрофах чего не случается, вроде её личность. На всякий случай я на руку глянула, родинка у неё на руке была, как же, есть родинка, значит, Елена, без обману, а там пусть болтают, что хотят…