С политическим закатом Израиля и началом диаспоры открывается новая глава в развитии еврейского духа: тесный контакт с чужеродной цивилизацией приносит ему непривычные для него формы выражения. Чаще всего – это жанры, кристаллизованные новой цивилизацией, настаивающей на своей элитарности по отношению ко всему прежнему. Таковой оказалась греческая культура, разделившая единый мир знания, веры и чувства на бесконечно дробящийся, с первого взгляда систематический, но по существу неестественно-схематический ряд "дисциплин" и жанров, подобно тому, как единому и цельному Богу евреев она противопоставила насильственно упорядоченный сонм "узко специализирующихся" богов. Эллинизированные евреи, приняв формальные особенности нововведеной цивилизации, хоть и перестали мыслить во всеохватных категориях Библии, сосредоточиваясь теперь уже на какой-либо конкретной отрасли духа (этика, религия, философия, история, литература и др.); и хоть уже не с прежней постоянностью занимались непосредственным изучением Библии, – тем не менее, привнесли в новые формы особенности традиционного еврейского мироощущения, как бы утверждая на самом пороге христианского летоисчисления все то же сакраментальное "Я есть Кто Я есть".

Нагляднее всего проявилось это в писаниях и в судьбе Иосифа Флавия. Он родился в Иерусалиме (37 г. н. э.) в прославленной семье Хасмонеев и умер в Риме (105 г.), где служил в качестве личного советника и историка императоров из рода Флавиев, по распоряжению которых ему еще при жизни был установлен памятник, а его сочинениям отведено почетное место в народной библиотеке. До начала литературной деятельности Иосиф был одним из .военачальников иудейской армии в Галилее, сражавшейся за независимость от Рима. Потерпев, однако, сокрушительное поражение, он сдался на милость врагу, что, понятно, оказало влияние на его репутацию среди соотечественников. В то же время, несмотря на далеко не восторженное к нему отношение со стороны многих его критиков, вряд ли можно отказывать ему в глубоком патриотизме, который проявлял себя тем сильнее, чем отчаяннее стеремился Иосиф искупить вину за бесславное решение прислуживать врагу. Всю свою деятельность в период жизни среди завоевателей Иосиф направляет на ослабление враждебности Рима к евреям и их наследию.

Ниже – выдержки из его очерка, направленного против популярного александрийского юдофоба Апиона.

Между теми обычаями и законами, которые утвердились среди народов земли, существует бесчисленное количество различий, однако в кратком виде эти различия можно, вероятно, представить следующим образом: одни законоучители призывают свои правительства служить монархическому государственному порядку, другие – порядку олигархическому, третьи – республиканскому и т.д. Что же касается нашего законодателя, Моисея, он, отрицая все названные формы государственного устройства, предписывает то, что можно было бы назвать "теократическим" порядком; иными словами, вся государственная власть и сила должны – по его мнению – принадлежать лишь Богу. которого весь народ почитает в качестве истинного Творца всех добрых дел, направленных как на благо всей земли, так и на радость каждого отдельного человека. Законодатель наш учит: ничто не скроется от Господнего ока – ни явные деяния людей, ни тайные их помышления. Кроме же этого он отзывается о Боге как о чем-то непреложном и не ограниченном в пространстве и во времени, как о первопричине и распорядителе всего сущего, как о Существе, который, не открывая Своего лица, заявляет о Себе посредством Своих деяний.

Я не берусь сейчас отвечать на вопрос о связях между подобными представлениями о Боге с идеями мудрейших греческих мужей. Тем не менее, известно, что греческие мудрецы никогда не сомневались в полном соответствии подобных представлений самой истине, в их абсолютной согласованности с самою природой Божественного: и Пифагор, и Анаксагор, и Платон, и следовавшие им философы-стоики, и почти все остальные греческие мыслители высказывали по существу те же идеи, хотя отваживались заявлять об этом не всенародно, а в тесном кругу своих учеников, ибо подавляющее большинство подверженных предрассудкам людей издавна придерживается совершенно иных представлений. Что же касается нашего законоучителя, чьи практические деяния не расходились с проповедуемыми им принципами, -он отнюдь не ограничивал круг внимателен приближенными к нему священниками, но утверждал свое представление о Боге среди всего народа с такою непоколебимою силою, что никогда никто не сможет уже его пошатнуть.

Причина, по которой наше законоучение совершеннее любого иного, заключается в следующем: Моисей отнюдь не считал, что религия есть одна из разновидностей истины; напротив, он утверждал, что любые истины являются составными частями религии, понимая под истинами как стойкость и терпимость, так и полную согласованность между собой всех членов человеческого сообщества. Все наши деяния, все помышления и намерения – лишь разновидности служения Богу, ибо ни одно из проявлений человеческой жизни Он не оставляет без определения и обозначения. Существуют два способа исполнения любого морального предписания, два способа следования любой истине: первый – исполнение и следование на словах, второй – в практических делах. Все иные законодатели по существу разъяли меж собой эти два способа, т.е. облюбовав один из них, полностью игнорируют другой. Лакедемоняне и критяне, например, утверждают свои истины не словами, а практическими делами, тогда как афиняне – подобно почти всем остальным грекам – составляют законы в соответствии с тем, что следует или чего не следует делать, но отнюдь не в зависимости от практической значимости этих законов.

Наш же законодатель сумел оба упомянутых способа слить воедино чрезвычайно удачно и гармонично; каждое практическое деяние он поверяет той или иной выраженной в словах заповедью, так же как не позволяет следовать какому-либо предписанию без предварительного выяснения его практической ценности; хотя, считает он, ни одно из проявлений нашего существования, даже наша кухня, не должно обусловливаться исключительно лишь целью личного удовольствия и личного благополучия.