В суде первой инстанции слушается дело профессора Осипова. Летом прошлого года он оперировал больного, и больной после операции умер. Судебно-медицинский эксперт Корзун, производившая вскрытие, дала свое заключение, и возникло дело.

Была внимательнейшим образом исследована тридцатипятилетняя практика профессора Осипова, от тех времен, когда он еще не был профессором, до этого последнего случая. Несколько месяцев длилось следствие, и вот теперь идет суд, допрос свидетелей.

— Свидетельница Боборыкина! — вызывает судья и смотрит в зал. — Боборыкина явилась?

— Она только что была здесь, — отвечают из группы экспертов, сидящих на двух отдельных скамьях.

Эксперты — люди пожилые, убеленные и умудренные. Помимо ученых званий и степеней каждый из них обременен многими обязанностями, и слушание дела откладывалось уже не раз: сначала один эксперт должен бы уехать в Ленинград, где шла научная конференция, потом из Австралии ждали возвращения другого эксперта. Что-то около двух недель ждали.

Моложе всех Корзун. У нее нет научных степеней, но на ее стороне молодость и она — женщина. Она хорошенькая, темненькая, с живыми умными глазами. Ее присутствие сообщает старикам ту живость, которой они в силу своего возраста давно уже лишены, живость по воспоминанию. С галантностью, заменяющей пыл, они слегка ухаживают за ней, хотя для большинства она противник в этом заседании. Это она проводила вскрытие. Последний ее вопрос свидетелю защиты, которого допрашивали только что, был настолько тонок и невинен внешне, что адвокат не сразу разгадал его скрытый, грозный для обвиняемого смысл. И долго еще старики эксперты переглядывались между собой, значительно подымая брови.

— Вы не будете любезны позвать Боборыкину? — обращается к ней судья и улыбается.

В улыбке этой признание. Ценное признание, поскольку судья тоже женщина, и женщина интересная. У нее большие с холодком серые глаза, мужской склад лица. В своем кругу она пользуется успехом.

Вне этого судебного разбирательства, в обычной жизни сферы влияния этих двух женщин настолько различны, что они могли бы даже дружить, каждая признавая достоинства другой и не заходя за условную черту.

— Охотно позову, — говорит Корзун и возвращает улыбку.

Простучав энергично каблуками меховых сапожек, она выглянула в коридор.

— Боборыкина!

Серое с черной отделкой платье джерси, дорогое, но чрезвычайно скромное внешне, сидит на ней так, что, и вставши, она не оправила его. И пока, приотворив дверь, она зовет свидетельницу, эксперты смотрят на нее. Она знает это, чувствует их взгляды, и один ее сапожок, носочком опертый об пол, поводит каблучком из стороны в сторону, из стороны в сторону.

— Боборыкина!

Безответно. Покачав головой — такое легкомыслие свидетельницы! — вновь улыбнувшись судье, она выходит в коридор. Слышно, как она там зовет Боборыкину.

В зале ждут. Сквозь пыльные после целой зимы, еще заклеенные окна ломится горячее весеннее солнце, в зале будто дым стоит. У экспертов слипаются глаза, от спины прокурора в шерстяном мундире только что пар не идет. Народу в зале немного. Рядом слушается дело об убийстве из ревности, так там и сидят, и стоят, и у дверей толпится народ.

Наконец вернулась эксперт вместе со свидетельницей: в соседнем зале ее нашла.

Корзун садится на место как свой человек. Боборыкина стоит у всех на виду, испуганная. Она в готовой драповой красной шубе с пушистым песцовым воротником, в высокой пушистой шапке: косые черные и белые полосы. За этими шапками с осени душились в очередях, а теперь их встретишь через две на третьей.

Обстановка суда вызывает у Боборыкиной робость. Привычные для нее понятия тут смещены. Когда кто-либо из профессоров появляется в больнице и в белой шапочке, белом халате идет по коридору во главе целого шествия врачей, настает тишина, больные в палатах волнуются и ждут. Здесь же профессоров безо всякого почтения, всех вместе усадили тесно к стене за маленький стол, а молодая женщина, судья, сидит на возвышении в высоком дубовом кресле, и стол огромный, и двое заседателей в креслах поменьше так далеко от нее, что и локтями не касаются.

Боборыкина смотрит на судью и от волнения вначале плохо понимает, что ей говорят, и только кивает и вся, не сходя с места, с готовностью подается грудью вперед. И комкает, комкает платочек в потных пальцах.

У нее спрашивают, и она, волнуясь, очень сознательно произносит имя, отчество свое, фамилию, словно подписку дает. Потом ей показывают, где расписаться, она расписывается. Пятясь от стола, возвращается на место. Ждет.

— Скажите, Боборыкина, — обращается к ней судья, — кем вы работаете?

— Лаборанткой, — говорит Боборыкина и при этом отрицательно качает головой, как бы заранее отметая от себя любые возможные подозрения.

— Вам приходилось прежде встречать профессора Осипова? Вы знаете его в лицо?

— Как же мы можем не знать? — Боборыкина не столько оборачивается на профессора, который сидит отдельно ото всех, сколько отстраняется испуганно, хоть и стоит далеко от него.

Судья облокачивается о стол, ложится щекой на руку, чтоб из-за солнца лучше видеть свидетельницу, пальцы запускает в свои пушистые волосы. Ее только недавно научили простому средству: не мылом мыть голову и не шампунями, а яичным желтком и промывать отваром ромашки. И волосы особенно золотятся, пушистые-пушистые, ей приятно чувствовать сейчас их пальцами.

— А скажите, Боборыкина, вы помните тот случай с больным Шаничевым?..

— Ну как же этот случай не помнить! — перебивает ее Боборыкина и дышит чаще.

Адвокат сразу начинает что-то записывать. Боковым зрением судья видит это, понимает, что он там записывает, какой готовит уличающий вопрос, И, все так же лежа щекой на ладони, не сводя со свидетельницы своих серых больших глаз, сама задает этот вопрос:

— А почему он вам так памятен, тот случай? Вы что, уже знали, когда вам принесли из операционной…

Тут судья несколько затруднилась в словах, не зная точно, как назвать то, что принесено было из операционной, и один из экспертов пришел ей на помощь:

— Материал! — …когда вам принесли этот материал из операционной, вы что, уже знали, что больной умер? — спокойно заканчивает свой вопрос судья, даже взглядом не поблагодарив пожилого эксперта.

— Ну как же!..

И тут же Боборыкина спохватилась, побоявшись, что сказала не то. Она видит, все чего-то ждут от нее, все на нее смотрят, и она, волнуясь, оглядывается за помощью на Корзун. Но та, просвещенно улыбнувшись, только головой покачала над такой ее простотой, показывая тем самым, что здесь они не врач и лаборантка, здесь Боборыкина свидетельница и должна самостоятельно отвечать суду.

— Ну как же! Конечно… Как я могла знать? Я ничего не знала. Принесли и принесли из операционной.

— Значит, — уточняет судья, — вы не знали, что больной, материал которого, — она делает ударение на слове «которого» и теперь уже твердо взглядывает на эксперта, пытавшегося помогать ей в обращении со словами, — материал которого был принесен вам на биопсию, вы не знали, что больной этот умер?

— Нет, не знала! — Боборыкина трясет щеками. — Не знала.

— И биопсию вы делали, как всегда?

— Как всегда! А как же можно иначе? Мы иначе не делаем.

В сущности, и судья, и адвокат, который готовил свой уличающий вопрос, оба понимают, не может свидетельница помнить сейчас, что она тогда знала и чего не знала. За месяцы, прошедшие с тех пор, столько было в больнице разговоров об этой операции, о деле профессора Осипова, что у Боборыкиной неминуемо спуталось или, во всяком случае, могло спутаться, что она знала в тот момент, а что узнала потом. И, как бы ни старалась она сейчас вспомнить, все это в большей мере недостоверно. Однако судья задала свой вопрос и выбила у адвоката оружие, которое тот приготовлял исподволь. Незаметное для посторонних маленькое сражение закончилось в ее пользу.