В общем, не люблю я эти лавины, тем более, сам попадал не раз, но как-то удачно, без летальности. Потому что не дергался. Ведь у нас говорят: «Кто знает жизнь – не торопится!» А я ее знаю. Не всю, конечно, но высокогорную - точно.

Однако вернемся к нашему Шестакову. Он был из отрядных геофизиков, а отрядные геофизики  по сравнению с таковыми, изучающими недра при помощи сейсмических волн и разнообразного электричества, есть сущие бездельники, ибо всё, что они обязаны делать, так это раз в месяц калибровать радиометры. Откалибровал, и всё, гуляй, Вася, дрыхни с утра до вечера, ходи за грибами, сурков лови! Он и ловил всем работягам на зависть, штук по 30 в сезон, да жиру топил бутылок пол ста, а он целебный, в городе нарасхват.

Высокий, но сутулый, рыжий как сурок, пронзительно голубоглазый, зримо насаженный на крученый жизненный шампур, Шестаков был красив и страшен на занятой им пограничной полосе человеческого. У него не было ни супруги, ни детей, одна, кажется, мать, от которой болтался на шерстистой груди алюминиевый крестик. В конце сезона получив запрет работать под снегом, начальник партии Вашуров предложил ему остаться на зимовку в качестве сторожа, чтобы таджики с ближнего кишлака не разобрали лагерь по бревнышку, не унесли к своим очагам запас солярки и бензина. Олег согласился и сразу же делом занялся, то есть, и не взглянув на готовившийся к взлету вертолет, организовал производство браги в трех пятидесяти литровых молочных флягах. Пока зелье набирало силу, он изготовил самогонный аппарат. Вашуров, прилетевший в конце декабря в качестве деда-мороза с подарками и шампанским, обнаружил его мертвецки пьяным в одной из землянок лагеря.  Шестаков лежал посреди комнаты на кровати, под нею справа и слева стояли бутылки - пустые и с мутной жидкостью.

До всеобщего заезда в середине мая к Васе прилетали еще дважды, прилетали, чтобы увидеть похожую картину. Вы можете спросить, почему его не наказали, ведь даже выговора не получил? Да не за что было, потому что не было украдено ни бревнышка, ни тонны солярки.  Удивившись, я обратился к таджикам, явившимся для устройства на работу:

- А что солярку не крали-то, странно как-то? – и получил ответ: - Хатели сначала. Уже бревно брали, салярка брали, вниз хатели тащить, но один голий человек с гора прибежал, совсем сумасшеший, снежный, наверна. Через месяц опять приходили, и опять убежали.

- Что, опять на снежного человека нарвались?

- Нет, снежный человек не был, адин медвед-женшина, очень болшой туда-сюда лагерь ходил, склад рудостойка ходил, заправка ходил, землянкин двер нюхал. Нас увидел, как побежит! Мы три минута кишлак свой прискакал.

- Интересные шляпки носила буржуазия! - удивился я, зная, что до кишлака километров пять по проложению, то есть по карте, и к Шестакову в его землянку направился. Он, голый по пояс и обросший как Айртон из «Таинственного острова», был трезв как кристалл чистейшего гидротермального хрусталя. Жуткие его глаза рассматривали плату выпотрошенного радиометра. Я сел напротив, они исподлобья посмотрели на меня.

- Здорово, Вася, - сказал я.

- Здорово, Руслан, - ответил Шестаков, продолжая испытующе смотреть.

- Как я слышал, у нас снежный человек завелся? – спросил я, отметив, что креста на Васе нет.

- Не завелся. Это меня повело, аккурат 31 декабря. Вскочил ночью и в горы дернул, в чем был, считай в одних плавках, хорошо еще в сенях валенки подвернулись.

- Дык 20 мороза в декабре?!

- Ты арифметику знаешь? Так посчитай, сколько будет, если от сорока градусов двадцать отнять?

- 20, кажется.

- Ну да, 20. Считай, комнатная температура.

- А медведица? Таджики сказали, что медведица всю зиму по лагерю шастала, красть не давала?

- Не знаю, не видел… Скребся, правда, кто-то в дверь раз несколько, но я не пустил, подумал белочка*, - буркнул Вася, принявшись рассматривать свою плату.

- Ром будешь? – спросил я, вытащив из полевой сумки популярный тогда «Негро».

- Наливай, - забросив плату в угол, выставил Шестаков на стол два стакана и половину тронутой плесенью прошлогодней буханки.

Мы выпили по сто пятьдесят, закусили, о чем-то поговорили. Затем Вася, смущенно посмотрев, убрал недопитую бутылку в шкафчик. Улыбнувшись, я пошел к себе, взял рюкзак, побежал за грибами – в мае на Кумархе вешенки шли косяками.

Через месяц, в маршруте по верховьям сая Скального, - он километрах в четырех от лагеря, - наткнулся я на берлогу, устроенную в нижнем конце разведочной канавы. На щебенистом ее дне, то там, то здесь покрытом свалявшейся  медвежьей шерстью, что-то блестело. Присмотревшись, я узнал алюминиевый крестик Шестакова.

Вид его остановил дыхание. Получается,  наш геофизик Вася Шестаков на Новый Год спал с медведицей! Вот  дела!

Зажав крестик в руке, я устроился на краю канавы. Далеко внизу блестела речка - я ее не видел. Я видел лавину, летевшую вниз по этому самому ущелью, летевшую убить двух мастеров, а третьего испугать на всю жизнь. Посмотрев налево, видел серые вершинные скалы. Меж ними видел завязывающие жирок лавины - иные испуганно срывались из-под ног дрожащего всем телом человека, в одних валенках идущего ко мне. Обернувшись к канаве, я видел  занесенную снегом берлогу, зияющий ее зев, а в нем Шестакова, беспамятно спящего бок об бок с медведицей…

Примечание: * - Белочка – белая горячка.