— Надеюсь, — рассмеялся Риско, — ничего подобного нам здесь не встретится... — Он осекся и начал прислушиваться, а потом, слегка побледнев, стал вглядываться во тьму, в которой исчез Фернандо. Оттуда долетел громкий шум, он с каждой секундой усиливался и, будучи замкнут в каменную трубу, превращался в оглушительный гул.

— Фернандо! — крикнул доктор. Ответа не было. Тогда они с репортером побежали вперед, гуськом миновали тесный проход и увидели Фернандо.

Он стоял, сгорбившись над лампой, заслоняя ее собственным телом. Вокруг разверзся ад. Со стен и кровли огромной пещеры, напуганнае светом, сорвалась никак не менее, чем стотысячная, стая летучих мышей. С каждой минутой животных прибывало. Мохнатые тельца заполняли пространство зала от кровли до пола, на котором, наклонившись, оглушенные диким гвалтом, писком и хлопаньем крыльев, стояли три беспомощных человека, принимая удары мечущихся тел и прикосновения перепончатых крыльев. Одурев от страха, не проснувшись как следует, летучие мыши пронзительно пищали, метались из стороны в сторону, постоянно сталкиваясь друг с другом. Сотни их, столкнувшись, падали на землю и бессильно трепыхались, не в состоянии снова подняться в воздух.

Бежали минуты, в пещере все кипело, как в адовом котле, однако Солецкий сообразил, что животные никому не наносят вреда, и решил их сфотографировать. Не обращая ни на что внимания, он присел, чтобы вынуть из рюкзака камеру. Только когда его колени погрузились во что-то мягкое, он глянул под ноги. Пещеру покрывал толстый слой полужидкого гуано летучих мышей. От черной, похожей на деготь, массы шел тяжкий запах и волна тепла. Фоторепортер, которого били и хлестали по голове, лицу, плечам, склонился над аппаратом, готовя его для съемки. После вспышки флеша замешательство еще усилилось, но теперь ненадолго.

— Улетают! — хрипло крикнул Риско. — Туда!

Он стоял на подгибающихся ногах, увязая в гуано, и указывал рукой в глубину зала, где под куполом темнело овальное отверстие. Пришедшие в себя летучие мыши собирались отовсюду в могучий крылатый поток, который уплывал в это отверстие.

Туча, окружавшая людей, редела. Они видели, как животные исчезают в отверстии, словно всасываемые гигантской помпой. С каждой секундой их становилось все меньше, наконец остались только те, кто не мог взлететь с земли, но и они, мечась и подскакивая, в конце концов сумели захватить крыльями достаточно воздуха, чтобы взмыть вверх и помчаться вслед за сородичами, которые были уже далеко, но из невидимых лабиринтов все еще доносился приглушенный гул и испуганный писк.

— Фу-у... — выдохнул Риско. — Ну, выбрались целыми-невредимыми! — Он рукавом отер лоб под козырьком каски. Мокрые волосы падали ему на глаза. Он тяжело дышал открытым ртом, словно выброшенная на берег рыба.

— Будем искать дальше? — спросил Солецкий. — Вряд ли такое соседство устроит гуахаро. Надо сменить пещеру.

— Нет, — ответил Риско, вытягивая ботинки из «дегтя», — вы не знаете наших пещер, это целые подземные города.

Можно часами бродить, как по пустым улицам, пересекать огромные, словно городские площади, залы. В разных частях лабиринта, у которого множество выходов на поверхность, могут жить, ничего не зная друг о друге, всяческие зверушки...

— Доктор вдруг оглянулся. — Где Фернандо? Эй, Фернандо! Вечно одно и то же... — докончил он, не услышав ответа.

— Может, убежал от мышей и с ним что-то случилось? — задумчиво проговорил Солецкий, выписывая круг светом фонаря, укрепленного на каске.

— Случилось? Он чувствует себя здесь как дома, — сказал Риско. — Пошли отсюда скорее. О, да вот его следы.

Найдем местечко попрохладнее, и я вам о нем расскажу.

Высоко задирая ноги, Риско побрел в глубь пещеры. За ним поплелся Солецкий, обливаясь горячим потом при каждом шаге и с трудом глотая наполненный страшной вонью разогретый воздух.

— Теперь я понял, откуда взялись черные сталактиты, — повернулся к нему доктор. — Каждый вечер, как только зайдет солнце, стая летучих мышей отправляется в поисках пищи на поверхность. Утром, перед рассветом, они возвращаются, то есть дважды в сутки сотни тысяч крыльев касаются кварцитовых натеков, сглаживают и полируют их.

Следуя за Фернандо, следы которого четко отпечатались на тестообразном гуано, они выбрались из камеры летучих мышей на твердый грунт. Вскоре воздух очистился, и стало прохладней. Теперь можно было дышать свободно, и пот уже не докучал. Доктор, топая и колотя ботинками по камням, пытался стряхнуть с них хотя бы часть черного месива. Солецкий забыл обо всем, увидев, где находится, — они были в величайшей пещере, какую ему когда-либо доводилось видеть. Риско сравнивал ее с подземным городом, но то, что раскинулось перед ними, было гораздо больше, чем улица, площадь или даже каменное ущелье. Это была огромная, вогнутая наподобие тарелки долина с необъятным затемненным горизонтом. Мощный свет бензиновой лампы приоткрывал лишь часть площади — там поблескивали зеркала озер; что-то, напоминающее ледяную поверхность, играло белизной; маячили силуэты то ли столбов, то ли обелисков; видны были группы скульптур, похожих на человеческие неподвижные фигуры, и вздымающиеся над ними, словно тела гигантов, глыбы.

«Никогда в жизни, — говорил себе Солецкий, — мне этого не сфотографировать. Здесь надо было бы зажечь солнце...»

Он думал, что видит большую часть камеры, но тут в стороне, где темень была еще глубже, появилась белая искорка. Светлая точка покачивалась и пригасала на мгновение, чтобы появиться снова. Она немного поднималась и опускалась, перемещалась влево и вправо. И тогда Солецкий понял, что ошибся, — это была лампа! Мощная бензиновая лампа, которую нес Фернандо! Стало быть, там, где, по мнению фоторепортера, поднимались стены, — все еще было пустое пространство. Каменный горизонт убежал вдаль, скалы расступились, все заплясало перед глазами Солецкого, он уже не соображал, находятся ли они в пещере или, быть может, уже вышли на поверхность, под беззвездное небо... Он пришел в себя, только услышав голос Риско:

— Фернандо! — кричал доктор. — Возвраща-а-айся!

Но голос расплывался в пустотах пещеры и, вероятно, не доходил до белой искорки, которая качнулась еще раз и исчезла окончательно.

— Пошли за ним, — сказал Риско. — Он опережает нас, я думаю, на полкилометра. В конце концов, не все ли равно, где искать наших птиц? Только не забывайте помечать дорогу кучками камней, — попросил он Солецкого. — Хотелось бы сегодня поужинать дома.

У северных побережий острова, на берегу залива раскинулся рыбачий поселок Эстеро-Реал. Несколько хибар, сколоченных из досок, стоят на вбитых в дно залива сваях. Это дает возможность рыбакам не платить за землю под строениями, поскольку море не принадлежит никому.

В одном из домишек жил Фернандо с отцом. Отец ловил крабов. Каждый день на рассвете они выплывали на лов, подталкивая лодку длинным шестом. Стоило пересечь заливчик, окруженный болотистыми зарослями, мутный и зеленый, как начиналось открытое море. Фернандо лежал на носу и обеими руками держал ведро с вделанным в дно стеклом. Иногда он погружал ведро в воду, и сквозь стекло, сквозь воду, синюю, как чернила, прозрачную, как хрусталь, было видно дно, устеленное белым коралловым песком. Там и сям темнели кустики растений, колеблющиеся леса водорослей, актинии, губки, над которыми мельтешили тучи рыб.

В помеченных шестами местах отец останавливался, а Фернандо высматривал лежащие на дне сизалевые шнуры, к которым были привязаны тростниковые ловушки. Отец с сыном затаскивали их в лодку, вынимали пойманных лангустов и крабов и снова ставили ловушки с новой приманкой. Над лодкой пролетали серые пеликаны с распушенными перьями, огромными лысыми головами и маленькими глазками. Море вокруг было полно дельфинов, чьи черные спины мелькали над волнами.

На горизонте облачком маячил низкий берег Кайо-Сота — Лесистого острова. Отец посматривал на него из-под полей сомбреро и глубоко вздыхал.