С неохотой рассказывает об этом Алик. Сейчас упорядочен вывоз окаменелостей. Есть закон о недрах. Западные музеи, аукционы предупреждены. Издаются каталоги краденных ископаемых.

Но, увы, и дальше рассказ бежит по тем же рельсам. В 95-м хлюпинцы наткнулись на питерских студентов, которые, несолоно хлебавши в Котельниче, перебрались на Мезень и уволокли лучшие материалы у российско-канадской экспедиции. И в 96-м тоже кто-то прошел ямками-закапушками – через каждые три шага в шахматном порядке – восемнадцать километров котельничских обрывов...

Позади остался котельничский мост, электричка покатила по дамбе над невысокой пойменной порослью, накрытой первым снегом. Пустынен некогда оживленный Транссиб, хмарь за окном и стыло в вагоне. Мы едем с Альбертом в город Киров смотреть выставку экспонатов из Котельнича, расположившуюся в залах областного музея.

– Так каково же главное сокровище вятских обрывов? – спрашиваю. – Парейазавры?

– Не совсем, хотя ценность их вы уже представляете. Вот суминия – редко бывает, чтобы находка, еще до сообщения о ней, путешествовала по миру. Знали: есть такая, встречали разрозненные фрагменты, но полностью смогли представить животное только теперь. А ведь здесь погребено целое сообщество видов, другое подобное есть только в Южной Африке, на плато Карру. но сохранности много худшей. Наши раскопки вообще меняют представления о пермском периоде: обнаружены виды-предки и виды-потомки, – оказывается, они сосуществовали. А главное сокровище – это терацефалы, звероголовые ящеры вроде горгонопса, переходные формы от рептилий к млекопитающим. Можно сказать, недостающее звено. Да, я уверен, – сдержанно добавляет Алик, – в ящиках, на которых мы спим, нас ждут сенсационные находки. Пять препараторов мне нужно, чтобы работали круглый год. Лучше – и днем и ночью.

Так настигает нас подлая проза жизни.

– Что же стало с музеем после того, как вас выжили из ваших трех залов?

– Мы окопались с экспонатами в подвале пятиэтажки, где обитали еще и крысы. Держались до затопления. Сейчас сельская районная власть выделяет нам часть бывшего кинотеатра, будем делать экспозицию там. Район же станет платить нам зарплату.

Значит, надменный город отторг чужаков, а простецкая деревня приняла. Посчитала ископаемые своими. Поняла лучше, оказалась дальновиднее. И слава Богу.

– Алик, палеонтологи бывают верующие?

– Кто как. Один мой знакомый утверждает, что эволюция и есть величайшее, неопровержимое доказательство существования Творца – настолько в ней все избирательно и мудро. Причем, знаете, до сих пор не находят переходных форм между видами, и это, видимо, неслучайно: изменения происходят скачком, всего за несколько поколений. И мутации не есть основа эволюции – роль их однозначно отрицательна.

– Так что же – существует промысел Божий?

Он пожимает плечами.

И мы беседуем еще о прихотях эволюции, которая за 20 миллионов лет, сколько длилась история парейазавров, подрастила этих ящеров до 4 метров – таких находят на Двине, а разрозненные верхнекамские позвонки свидетельствуют о том, что встречались особи и вдвое крупнее! Говорим о странной рогатой рептилии пробурнетии. О том, что, судя по отпечаткам, зверозубые-териодонты имели волосяной покров и, значит, теплую кровь, а, судя по костям таза, детенышей вынашивали в утробе и, наверное, потом как-то о них заботились – мозг их – самый крупный из всех пермских животных. Я узнаю, что терацефалы, видимо, питались суминиями, – находят часто останки рядом, а в окаменелом помете одних находят кости и зубы других. Что австралийский аспирант увез отсюда образцы пород, изучил, и оказалось, не совсем окаменела древняя кость, добрая половина в ней – органика и, значит, в принципе, возможно выделить ДНК. вырастить парк пермского периода!

На маленькую выставку в Кирове экскурсии валят валом, сотрудницы с воодушевлением рассказывают про скелеты, двигаясь от полки к полке, от шкафа к шкафу, как их обучил Альберт. А когда он сам забегает помочь мне со съемкой, то отлавливают его и представляют детям как самый драгоценный экспонат. Ребятня не теряется, спрашивает, динозавры – это всегда занятно, два месяца была в Кирове выставка, уехала, и попросили привезти снова.

Вот воздали и у нас Алику по заслугам. Как в Австралии, где он только что гостил у известнейших профессоров, как в Америке, чье Национальное географическое общество готово поддержать его раскопки. Упрямится только Котельнич, город, которому он подарил музей. Но разве подарил для того лишь, чтобы продолжить свое увлечение и хранить находки? Привозил бы он тогда, выменивал повсюду всевозможные окаменелости – и двинские, и азиатские? Привез бы огромный слепок тираннозавра, по имени Кеша, которого смонтировал так, что раньше западных ученых совершил научное открытие – не волочил ящер хвост по земле, как на всех прежних рисунках, а носил, как балансир, и бегал на задних лапах!

– Как же я могу рассказать об истории планеты только по нескольким фрагментам? – вопрошает он на обратном пути в электричке. – Музей – это прежде всего наука, но это еще и популяризация. В музее человек познает мир и осознает свое место в нем.

Еще ночь, я ложусь третьим с краю на ящики с неоткрытыми сенсациями, размышляя, что это, наверное, и моя жизненная удача, хотя и не такая значительная, как их открытие. А назавтра прощаюсь с ребятами на том же скользком перроне, далеко от старого вокзальчика, перед сваями некогда заложенного нового.

По мнению Алика, перед новым зданием на постаменте, встречая и гостей города, и своих, должен красоваться парейазавр. Котелко-черепной ящер из Котельнича.

Котельнич – Киров

Автор благодарит администрацию Котельничского района за помощь в подготовке очерка.

– Ну что, едете в берберскую деревню? – спросил, приветливо щурясь, Хабиб. – А как же! – ответили мы с Олей, забираясь на ослика и верблюда. Но приехали совсем не туда... И в «карете».

Хабиб был скромен, улыбался застенчиво и – что самое удивительное – никого никуда не зазывал и ничего навязывал. Он просто сидел под картинкой с верблюдом в расслабленной позе путника на привале, погруженного в мысли о чем-то ему одному известном. Только что с трудом отбившиеся от стаи напористо жестикулирующих и без умолку тараторящих на смеси языков продавцов-всего-на-свете, мы, две русские женщины, пройти мимо молчаливого, неподвижного Хабиба, конечно, ну никак не могли – поразил контраст в их поведении. Но как только мы остановились, он тут же встрепенулся, ожил, и что за слова зазвучали тогда из его уст! «Уникальное путешествие», «берберская свадьба», «хлеб прямо из печи», – напевал он нам и демонстрировал соответствующие цветные фотографии.

«Как здорово! Спасибо Хабибу!» – говорили мы друг другу, забираясь – я на ослика, а моя спутница, Ольга Печкова, менеджер московского турагентства «Эвиста-турс», – на верблюда.

Прежде ни близко общаться с ослами, ни тем более ездить на них, мне никогда не приходилось, и представление мое о характере этих животных основывалось в основном на расхожем «упрям, как осел», да еще спасительном варианте с морковкой, которую следует держать перед носом осла на удочке, если ему вдруг взбредет в голову стать посреди пути, но почему-то я сразу решила, что к моему ослику эта нелестные для него сведения не имеют никакого отношения. Он же, с достоинством повернув голову и оглядев меня сливового цвета глазом... рванул с места, как беговая лошадка. Почему я с него в этот момент не свалилась, до сих пор не понимаю. Наверное, потому, что зажмурилась. А когда открыла глаза, оказалось, что мы с моим новым ушастым знакомым возглавили караван. Лидер, значит, мне достался, решила я. Только я это с гордостью осознала, как лидер призадумался и замедлил свой шаг. «Нет уж, дудки! – отбросив всякую дипломатию, сказала ему я. – Взялся быть первым, так давай – жми!» Вспомнив, что выкрикивал погонщик-тунисец, когда караван трогался в путь, закричала то же самое: «Ир-р-ра! Ир-р-р-а!» Подействовало.