ПАМЯТКА
Недавно я встретил на улице Мишу Сыроватко. Из-за пазухи у него торчала умилительная мордочка бульдожьего щенка.
— Симпатушка? — спросил Миша. — А какое генеалогическое древо! Каждая ветвь так и гнется под тяжестью золотых медалей.
— Я не знал, что ты собачник!
— Я — нет. Но главный режиссер театра имени Кальдерона без ума от бульдогов.
— Он пригласил тебя на день рождения?
— Нет. Видишь ли, вчера я отнес в их театр свою пьесу, а сегодня через знакомых случайно узнал, что у режиссера семейное горе: околел любимый бульдог. Ну, я и решил утешить человека, купил ему за тридцатку этого милого пупсика.
— Короче говоря, ты хочешь дать главному режиссеру взятку, но, в отличие от гоголевского прокурора, он берет не борзыми щенками, а бульдожьими. Все понятно.
— Глубоко ошибаешься, — обиделся Миша. — Не взятка, а памятка. Ты пойми: каждый день порог театра переступает почтальон с сумкой, набитой пьесами. Со всей страны тысячи наивных кандидатов в Шекспиры шлют в театр свои незрелые опусы. У режиссеров просто нет времени прочесть всю эту прорву машинописного текста. Поэтому начинающий драматург, вроде меня, если он хочет привлечь внимание театра, должен хоть чем-то отличаться от сонмища конкурентов.
— Отличайся талантом, — назидательно изрек я.
— А откуда режиссер узнает, что я талант, если он мою пьесу даже в руки брать не желает? Значит, надо сделать так, чтобы пьеса сразу же ему чем-то запомнилась. Вот для того-то я и преподнесу ему щенка. Как живую памятку. Выйдет режиссер погулять, его обступят детишки: «Ах, ох, откуда у вас такой миленький пупсик?» А он ответит: «Да так, купил по случаю», — а сам подумает: «Надо же в конце концов прочитать пьесу этого Сыроватко». Днем ему жена звонит на работу и сообщает, что пупсик нагадил на ковер. Режиссер сразу вспоминает меня и думает: «Да, кстати, надо будет показать пьесу этого Сыроватко директору театра». Ночью его будит тоненький, как звоночек, скулеж песика, которому страшно без своей собачьей мамы. Режиссер вспоминает: «Да, кстати, надо будет показать пьесу Сыроватко в управлении театров». Так что видишь, щенок — это просто памятка.
— Взятка! — упрямо заявил я.
— Нет, памятка! — твердил Миша.
— Хорошо, допустим, но почему же в таком случае не вдарить режиссеру в глаз? Он бы ставил примочки и думал: «Ах, да! Надо будет немедленно показать гениальное творение Сыроватко директору театра!» На работе его спросят: «Откуда у вас такой чудненький, веселенький фиолетовый фонарь под глазом?» А он тут же вспомнит: «Ах, да, надо будет помочь Сыроватко переделать первый акт!» Уверяю тебя, хороший удар в глаз — великолепная памятка! Режиссер тебя до-о-олго помнить будет.
— Ты говоришь глупости.
— Ага, глупости! Значит, тебя устраивает не всякая память о тебе, а только добрая. Иными словами, за свой подарок ты ждешь ответной благодарности. Так бы и говорил.
— Ну, не совсем так, но что-то вроде, — заюлил Миша Сыроватко.
— Значит, взятка!
— Нет, памятка!
Спустя три дня я снова совершенно случайно встретил Мишу Сыроватко. Он шел мрачнее тучи. Я спросил, как дела с пьесой.
— Плохо.
— Не сработал, значит, бульдожка…
— Сначала все шло, как по нотам. Режиссер чуть с ума не сошел от радости. Он сунул звереныша за пазуху и помчался домой порадовать супругу. Ночью он прочитал пьесу и к рассвету самолично переписал заново последний акт. Днем он загнал в угол директора и заставил его тут же проштудировать пьесу от корки до корки.
— Так, так… И что же?
— Актеры, черти, все испортили. Уперлись, как быки, и заявили, что скорее согласятся играть поваренную книгу, чем мою пьесу. И все лопнуло.
Миша вздохнул глубоко и печально.
— Выходит, все твои планы попутала, так сказать, широкая театральная общественность.
— Она, — согласился Миша. — Я бы и актерам что-нибудь преподнес, да их уж очень много, чертей. На всю общественность бульдогов не напасешься.
— Ну, ничего, зато главный режиссер будет вычесывать блох у бульдога и поминать тебя ласковым словом.
Миша пренебрежительно махнул рукой:
— Э-э, режиссер, пес с ним…
Вот тут он был совершенно прав. Пес остался у режиссера. А пьеса — у Миши.