- Показала бы, что ли? - приподнялся он. Скривился от боли.

- Я ее выбросила.

- Выбросила заколку с бриллиантом!?

- Да.

- Ну и зря. Память была бы.

- Не нужна мне такая память...

- Такая память... - усмехнулся Смирнов. - Ты сейчас все по порядку расскажешь, потом мы сделаем выводы, после которых, я надеюсь, тебе станет ясно, что за память была бы эта заколка с бриллиантом за тысячу баксов...

- За пять тысяч.

- Ты стоишь пять тысяч долларов!? - округлил глаза Евгений Ильич.

- Я стою столько, сколько дашь ты...

- Ладно, хватит лирики, хотя приятно. Рассказывай.

Она рассказала все. Смирнов задумался.

Был уже час ночи. В пять минут второго он сказал:

- Сдается мне, что тебе сказки рассказывали. Понравилась, вот он и поспорил, что в два дня тебя уложит. Он и на Кристину спорил...

- Почему ты так думаешь? - ей не хотелось верить.

- Вчера, вернее, позавчера он тебе рассказывал об одной Кристине - безвольной, чуть ли не алкоголичке, плохой матери и тому подобное, а сегодня, то есть вчера - совсем о другой. Одухотворенной, знающей, что такое любовь и красота. Налицо явная подтасовка. И эта записка. Черт те что. Я на нее сегодня весь день смотрел. "Вовчик знает об убийстве Крысы все". Кто мог подбросить такую записку? Враг Эгисиани? Тогда бы он написал: "Вовчик убил Крысу". Еще одна случайная жертва твоей красоты? Она бы написала, что "Вовчик" неизлечимый нимфоман и потомственный сифилитик. Вот и получается, что он тебе лапши навешал, чтобы ты к нему в постельку готовенькой упала. Кому, кому, а мне, старому хрену, эти штучки с шестого класса хорошо известны.

Она насупилась.

- А что ты так расстраиваешься? - продолжал Евгений Ильич бухтеть. - Он же любя тебя обманывал? Пылая страстью и вожделея твоих прелестей?

Смирнов всю жизнь вытравлял из себя доставшуюся ему от кочевых предков привычку добивать жертву, но не преуспел в этом, как ни старался.

- Если он обманывал меня, - не желала женщина расставаться с покорившим ее образом Эгисиани, - то почему этот верзила сказал мне, чтобы я не лезла не в свои дела? Он и люди с ним ведь приходили не для того, чтобы ткнуть Эгисиани лицом в блюдо с салатом. Они приходили, чтобы устрашить меня, чтобы заставить нас с тобой отказаться от расследования. И еще мне кажется, что эти люди знают о моем знакомстве с Пашей. И только потому не убили.

- Ты просто пытаешься сохранить ниточку, связывающую тебя с... с беломедвежьей шкурой.

- Перестань. Ну, поиграла баба с красавцем, ну, побывала пару раз в новой обстановке! Что с того? Да тебе только лучше будет!

- Да я все понимаю, не молодожен. Но я просто не знаю, сколь далеко можно идти по этой приятной тропинке. Сначала ля-ля-тополя, потом один единственный раз на беломедвежьей шкуре между корзинами, потом пылкий розовощекий юноша в телефонной будке, потом негра в перьях ночевать приведешь... А я так не могу. Мне никто кроме тебя не нужен.

- Послушай, Женя, ну представь себя на моем месте, ну, почти на моем месте. Ты ведешь дело, идешь к хозяйке ресторана, она, вся из себя такая красивая, утонченная, поэтичная, в тебя влюбляется. Ну что, ты не поцелуешь ее в щечку? И не поддашься, когда она тебя потянет к кровати? И что, у тебя не встанет?

- Ну тебя к черту!

- Нет, ты скажи! - не отставала Марья Ивановна, чувствуя, что ситуация меняется в ее пользу.

- Хорошо, я попробую при первом же удобном случае. И пусть он попробует не встать!

Марья Ивановна представила Смирнова в компании с очаровательной длинноногой дурочкой. Как она - хи-хи, ха-ха, губки алые бантиком - лежит на белой медвежьей шкуре, закатив голубые бесстыжие глазки. Как бурно вздымается ее силиконовая грудь. Как коленки ее расходятся в стороны, открывая влагалище, влажное и гостеприимное.

И как у него встает.

Смирнову понравилось выражение ее лица, и он решил простить.

- И знаешь еще что, - начал он высказывать то, что давно сидело у него в голове. - Мне кажется, что, рассказывая о негодяе, изнасиловавшем Кристину, он рассказывал о себе... Все могло быть примерно так. После очередного, может быть, даже демонстративного ухода Дикого к Регине, ухода через дырку в заборе, Кристина ушла из дома. И попала в ресторан Эгисиани. А у того, без сомнения, была, ну, давай, представим, что была, привычка спорить с тем пузатым человеком на время, через которое та или иная женщина будет рыдать от счастья в его ошкуренных тенетах. Он поставил, ну, скажем сто долларов, что через час. И выиграл...

- Все это фантазии... - Марья Ивановна не сомневалась, что Смирнов просто-напросто ее достает.

- Совершенно верно, - уловил тот мысли женщины. Но продолжал гнуть свое:

- Согласись, версия - это ведь тоже фантазия

- Ну и что ты еще нафантазировал?

- А вот что. Отдавая проигранные сто долларов, маленький умненький и наблюдательный пузатый человек сказал Эгисиани: "Если ты переспишь с ней еще и завтра, дам тебе тысячу баксов, а если нет, то вернешь мне мои сто".

- И Вова прокололся... - начала верить Марья Ивановна, вспомнив изменчивые глаза своего несостоявшегося любовника.

- Да. На следующий день Кристина, как говорят в народе, ему не дала. И Эгисиани в запале заявил азербайджанцу, что будет давать ему по сто долларов в день, будет давать до тех пор, пока Кристина вновь не окажется под ним...

- Ну и фантазия у вас, профессор!

- Какая фантазия, госпожа завмаг! Просто я думаю языком.

- Я знаю, милый. Особенно хорошо это у тебя получается в постели. Ну и что дальше?

- Он начал ее окучивать. И так, и эдак. Представь, он каждый день отдает сто долларов плюс накладные расходы - кабаре, казино и прочее, - а она ему про высокие материи рассказывает. Чувствует, что он ее неспроста желает, и рассказывает. Об интерьере, как продолжении внутреннего мира доходного посетителя, о высокой музыке, очищающей проголодавшуюся душу, о поэзии, как мере человека, и о прочих глупостях. У Вовика душа чернеет от ненависти, но он слушает, слушает... Что-то помимо своей воли понимает, что входит в его душу...

- И становится другим, и она, видя перемену, поощряет его, - вспомнила Марья Ивановна одухотворенное лицо Эгисиани.

- Ну-ну, поощряет своим телом... Опять тебя заносит. Дудки все это нематериалистические! Он, вне всякого сомнения, остается прежним - волка траву есть не заставишь.

- А ночь в ресторане с Кристиной и мясом по-чухонски?

- Эту незабываемую ночь и свое чудесное перерождение он придумал, - убийственно усмехнулся Евгений Ильич. - Придумал, чтобы тебя на шкуру медведя затащить и на ней поиметь под пристальным наблюдением своего пузатого друга. Не-е-т, все у них было по-другому. Сколько он ее знал?

- Около года.

- Так посчитай, сколько он заплатил этому пузану? Тридцать пять тысяч долларов! Даже для владельца большого ресторана - это огромные деньги.

- Ты хочешь сказать, что он убил ее из-за денег? Понял, что не добьется взаимности, и убил, чтобы не платить?

- Я высказал гипотезу.

- Фантастическая гипотезу, - голос Марья Ивановна звучал неуверенно.

- Может быть. И в ней ничего не говорится, почему и кто на тебя наехал... Если мы не решим этот вопрос, то с места не сдвинемся.

- Ты еще забыл об арбалете, который принесла в ресторан Кристина.

- Не забыл... Этот факт как раз подтверждает то, что Эгисиани не имеет никакого отношения к ее смерти. Естественно, прямого отношения.

- Почему это?

- Потому что мне кажется, что арбалет, принесенный Кристиной и арбалет, из которого в меня выстрелили, происходят из одного и того же стада арбалетов. Стада, которое пасется в окрестностях дачного дома Дикого.

- Может, ты и прав...

Он посмотрел на Марью Ивановну. Она выглядела утомленной.

- Ладно, давай спать, утро вечера мудренее, - сказал он, осторожно поднимаясь с дивана. - Я буду спать здесь, а ты иди к себе.