— Конечно, все в порядке — просто лошадь убежала… Или украл кто-то… Может, при переходе через Вавирру волной смело всадника, — утешающим голосом предположил один из знакомых Тома.

— На ней нет никаких следов или ран, — оптимистично заметил второй.

— Наверняка, парень свалился спьяну, — проворчал старый овцевод. — Помнится, я сам когда-то приехал в этот городишко тоже на рассвете, с башкой в кобуре и воображая себя шестизарядным револьвером, — вот до какой степени допился!

— Морис отлично ездит верхом — его бы никогда не смыло течением!

— Верно, не такой он парень.

— Эй, глядите, а у лошади-то рубец на передней бабке! — закричал вдруг кто-то, очевидно, более наблюдательный, чем все прочие.

— Должно быть, плеткой хлестнули.

— Да, крепенько приложили беднягу.

— А где Чикаго Билл? — спросил кто-то. — Уж он-то точно определит.

Словно в ответ на этот призыв, из толпы выступила странная, необычайно длинная фигура. Чикаго Билл был не только очень высок, но и удивительно силен. Одет он был в обычную для старателя красную рубаху, а обут в высокие кожаные сапоги. Расстегнутая рубашка обнажала мускулистую шею и мощную грудь. Лицо его избороздили морщины и шрамы — свидетельства многочисленных столкновений как с силами природы, так и с собратьями по роду человеческому. Под разбойничьей наружностью, однако, скрывалось глубокое чувство собственного достоинства и внутреннее благородство, свойственные подлинному джентльмену. Чикаго Билл представлял собой довольно редкий тип настоящего ветерана-золотоискателя, начинавшего еще в Калифорнии в 1849 году. Он покинул золотые россыпи, когда индивидуальное старательство начало уступать место крупным горнорудным компаниям с их современной тяжелой машинерией, внушающей ему непреодолимое отвращение. Но он уже не мог жить без этих бесформенных кусков породы с вкраплениями желтого металла и поэтому пустился в дорогу, чтобы здесь, на противоположной стороне земного шара, начать все сначала.

— Я Чикаго Билл, — объявил он. — Что от меня нужно?

На обладающего недюжинной физической силой и богатейшим опытом ветерана в городе смотрели чуть ли не как на оракула. Когда Брэкстон, молодой констебль ирландского происхождения, спросил Билла, что тот думает о примчавшейся без седока лошади, все присутствующие в ожидании уставились на его обветренное лицо.

Но янки отнюдь не спешил высказываться по этому поводу. Сперва его маленькие проницательные серые глаза внимательно осмотрели животное, затем он наклонился, проверил подпругу и тщательно ощупал гриву лошади. Снова наклонившись, он потрогал подковы, помял бабки и лишь после всего этого перешел к исследованию рубца. Последний, похоже, навел его на какой-то след. Присвистнув от удивления, Билл занялся внимательным изучением шерсти лошади по обе стороны от седла. Он явно пришел к какому-то вполне определенному заключению, потому что прекратил осмотр и повернулся лицом к толпе, предварительно бросив из-под косматых бровей многозначительный взгляд на двух стариков, переминавшихся с ноги на ногу рядом с ним.

— Ну, что скажешь? — послышалось сразу из дюжины глоток.

— Это работенка для тебя, парень, — спокойно ответил Чикаго Билл, пристально глядя на молодого ирландца-полицейского.

— Почему ты так решил? Что сталось с молодым Бродхерстом? — посыпались вопросы из толпы.

— То же самое, что нередко случалось прежде и не с такими молодцами. Он хотел намыть золота, а вместо лотка оказался гроб.

— Да говори ты толком, приятель, — раздался чей-то сиплый голос. — Что тебе удалось узнать?

— На передней бабке лошади я нашел след от чиркнувшей по ней пули, выпущенной беглым каторжником, а на. краешке седла каплю крови всадника… Эй, поддержите кто-нибудь старика, ребята! Дайте ему глоток бренди и уведите в дом. А ты, парень, слушай сюда, — и Чикаго Билл, перешел на хриплый шепот, цепко схватив полицейского за запястье и подтянув его поближе к себе. — Учти, я в этом деле участвую наравне с тобой. Мы вдвоем разыграем неплохую партию. Мне это отребье поперек глотки стоит. Как говорят в Неваде, надо ковать железо, пока горячо. Собирай всех, кого сумеешь. Думаю, не ошибусь, если скажу, что и тебе не терпится взять этих мерзавцев.

— Не ошибешься, — со спокойной ухмылкой подтвердил ирландец.

Американец одобрительно кивнул. Бродя по свету, он хорошо усвоил непреложный факт: чем спокойней держится глубоко задетый чем-то ирландец, тем опасней он становится, когда доходит до дела.

— Парень, что надо, — пробормотал он себе под нос, и оба направились по улице в сторону полицейского участка, сопровождаемые полудюжиной самых ретивых участников сборища у лавки Бродхерста.

Одно маленькое замечание, прежде чем мы продолжим этот рассказ, а точнее сказать, — хронику, ибо каждое слово в данном повествовании полностью соответствует подлинным событиям. Лет пятнадцать или двадцать тому назад австралийский полицейский сильно отличался от его сегодняшнего коллеги. Не то что я позволю себе усомниться в храбрости последнего, однако, невозможно отрицать, что по дерзости, бесшабашности, рисковости и рыцарственности тогдашние сорви-головы из колониальной полиции до сих пор остаются никем не превзойденными. Причина довольно проста: молодые люди благородного происхождения, главным образом, младшие сыновья из хороших семейств, уезжали или отсылались в Австралию с единственной целью — сколотить состояние или сделать карьеру. По прибытии на место они быстро убеждались, что Мельбурн отнюдь не похож на представлявшееся им в мечтах Эльдорадо. Будучи мало приспособленными для занятий каким-нибудь честным ремеслом и вскоре оставшись без средств к существованию, почти все они так или иначе попадали в поле притяжения Австралийской Конной Полиции. Таким образом, возникло нечто вроде своеобразной масонской ложи или закрытого клуба, где последний рядовой происхождением и образованием ни в чем не уступал старшим офицерам. То были люди, способные в одиночку решать судьбу империй, но вынужденные, чаще всего, складывать головы в многочисленных ожесточенных стычках с аборигенами или беглыми каторжниками где-нибудь в такой глуши, что лишь одинокий побелевший скелет в обрывках синей формы оставался единственным напоминанием о случившемся.

Закат выглядел потрясающе. Вся западная половина небосвода ярко пламенела, отбрасывая пурпурные блики на горные склоны и золотя чернеющие макушки деревьев лесного массива, простирающегося между Вавиррой и Трафальгаром. Лес тянулся на много миль — дикая, нехоженая чаща, не считая одинокой тропы, проложенной золотоискателями и торговцами, сопровождающими старательские миграции подобно средневековым маркитантам. Эта тропа зигзагообразно петляла среди могучих стволов, порой отклоняясь далеко в сторону, чтобы миновать заболоченный или непроходимый участок леса. Местами ее трудно было различить в густой растительности подлеска, и сориентироваться можно было только по следам подков или полузаросшей травой колее.

Милях в пятнадцати от Трафальгара возвышается одинокий, густо поросший лесом холм, с которого хорошо просматривается лесная дорога. На вершине холма на закате в тот памятный вечер пятницы лежал какой-то человек. Похоже, его не очень прельщала перспектива оказаться замеченным, так как расположился он в самой гуще зарослей, начисто закрывающих обзор, но зато здесь держался он без опаски: улегся на спину, закурил трубку и развалился на травке в расслабленной позе, прикрыв шляпой лицо. Разумная предусмотрительность, ибо физиономия незнакомца слишком резко контрастировала с окружающим его мирным пейзажем. На испещренном оспой лице под низким, скошенным лбом на месте одного глаза зиял безобразный, внушающий отвращение багровый провал, в то время как другой смотрел на мир исподлобья, подозрительным, коварным, мстительным взглядом. Злой, жесткий рот и давно не стриженная борода довершали портрет. Человек с такой физиономией мог быть способен на все. Случись кому встретить подобную личность на темной улице, у любого рука невольно перехватит трость так, чтобы в случае необходимости отбиваться более тяжелым концом с набалдашником.