Я поднялся с камня, оттолкнувшись рукой. Судьба человека всегда в руках богов…

Моих — или богов Беллэма?

Кай сидел на отполированном деревянном шестке, воткнутом в землю подле голубовато-серого шатра Дункана. Его тяжелые крылья были тщательно сложены: ни одно перышко не выбивается. Большой крючковатый клюв отливал красным в неярких отблесках костра и алом пожаре закатного солнца. Глаза его, настороженные и яркие, не упускали ничего из того, что происходило в Обители.

Я стоял перед шатром. Дункан, Финн и мальчик оставались внутри, доедая ужин: горячее тушеное мясо, свежий хлеб, сыр и мед Чэйсули. Аликс, принесшая с фермы Торрина хлеб, ушла в другую палатку.

Я надел плащ Чэйсули, завернулся в жесткую шерстяную ткань, чтобы спастись от ночного холода. Плащ был такого темного зеленого цвета, что я растворялся в сгущающихся сумерках несмотря на то, что меня озаряли сполохи костра. Меня более не удивляло, как Чэйсули могли скрываться в лесу, растворяясь среди теней и бликов, сливаясь с деревьями, человек, стоящий неподвижно, может весьма просто сделаться незаметным. Он должен просто подобрать плащ нужного цвета — и ждать, пока враг сам выйдет на него.

Кай повернул голову. Острый клюв был нацелен прямо на меня, темные глаза поблескивали в последних отсветах умирающего дня. В его взгляде было пристальное человеческое внимание и нечто большее, ведь он был лиир, а лиир превосходит человека — по крайней мере, гак считают Чэйсули. У меня не было повода оспаривать это утверждение. Я достаточно давно знал Сторра, чтобы выяснить многое о его способностях и быть благодарным ему за службу.

Я передернул плечами — но не от вечернего холода, от подавляющего чувства предопределенности, царившего в Обители Чэйсули: ведь Обитель — это место, где живет и человек, и его лиир, и лиир сидел сейчас рядом со мной. Кай, огромный темно-золотой ястреб, наделенный мудростью веков и предвиденьем будущего. Он не делился этим знанием ни с кем из людей, даже с Дунканом, служившим своим богам лучше, чем кто бы то ни было. Жестокое служение, думалось мне, требующее жертвы и смерти. Чэйсули несли на своих плечах тяжесть, которая была бы не под силу мне. Способность изменяться действительно была волшебством, но я не стал бы платить за нее такую цену.

Я отвернулся и откинул дверной полог, тусклый свет маленькой железной жаровни наполнял шатер тенями и туманными фигурами, а из полумрака на меня смотрели три пары желтых глаз — смотрели мне прямо в лицо.

Глаза зверей.

Даже долгая дружба не убивает инстинктивного страха перед таким взглядом.

— Я поднимусь к лагерю армии. Я провел достаточно времени в отлучке и давно не видел своих людей.

Финн тут же поднялся, передав свою чашу Дункану. Свет блеснул на ноже из Степей, висящем у него на поясе, и я внезапно вспомнил о том, что у меня больше нет такого же. Кэйлдонский нож с костяной рукоятью остался лежать в снежных полях под Жуаенной.

Финн подхватил свой черный как ночь плащ и набросил его на плечи. Плащ скрыл золото на его руках — из темно-коричневой его фигура стала черной, слившись с ночной тьмой, он тряхнул головой, и волосы, черные, как вороново крыло, скрыли золотую серьгу. Теперь я видел только его желтые глаза.

Финн улыбнулся:

— Ну что, идем?

С ним мне не нужно было оружие. Он был моим кинжалом, луком и мечом.

— Идем, — я оглянулся на Дункана, стаявшего рядом с сыном. — Я хорошо подумаю над тем, что ты мне сказал. Я поговорю с Роуэном и узнаю, какая боль его гложет, чтобы подле меня был человек, не считающий себя одиноким.

Он улыбнулся в ответ. В сумрачном свете он снова казался старше своих лет, но мальчик, стоящий рядом, словно возвращал ему молодость. Донал был олицетворением будущего его народа.

— Быть может, этого будет достаточно, чтобы Хомейна узнала своего Мухаара.

Я шагнул в сторону, и Финн подошел ко мне. Вместе мы добрались в темноте к нашим коням. Оба были оседланы и готовы к дороге. Чэйсули не слишком верят в безопасность — слишком близко мы подошли к Мухааре.

Я тоже больше не чувствовал прежней защищенности.

— До армии недалеко, — Финн отвел в сторону низкую ветку. — Думаю, даже Хомэйны способны оценить силу трех сотен Чэйсули.

— Оценят, когда мы разберемся с ними.

Он тихо рассмеялся, почти невидимый в ночном сумраке. Я отвязал моего коня, унаследованного от Айлини, и сел в седло.

Финн оказался в седле мгновением позже и двинулся вперед между деревьями.

Я последовал за ним, Сторр бесшумно бежал позади, прикрывая мне спину, в то время как Финн ехал впереди своего сюзерена. Свою службу они выполняли великолепно и без видимого труда.

Полная луна поднялась над лесом, озарив угольно-черные изломанные деревья

— серебряный диск в черном ночном небе. Я взглянул вверх сквозь путаницу ветвей над моей головой. Вверху горели сияющие глаза звезд, глядящие с высоты на землю. Я слышал треск мелких веток под копытами наших коней и приглушенный стук железных подков. Лес звучал оркестром звуков и запахов, на которые прежде я не обращал внимания. Кузнечики пели по обеим сторонам тропы, ночная бабочка скользнула мимо моего лица, стремясь к свету — но света не было здесь, в лесной чаще.

И вновь радость того, что я дома, в Хомейне, переполнила меня — я едва мог дышать, казалось, мое сердце разорвется, не в силах вместить ее. Ощущение это длилось недолго, но на мгновение ошеломило меня, потом я успокоился и снова отдался очарованию ночного путешествия. Финн дорожил связью с лиир и своими магическими способностями, для меня не было ничего дороже Хомейны, и моя связь с ней была не менее прочной. Даже Мухаар в изгнании может благословлять изгнание, если оно дарит ему сладость этих мгновений возвращения.

Мы перевалили через хребет невысокой горы — сперва поднимались по незаметной тропе, вьющейся среди деревьев, потом спускались по ней — почти бесшумно, как течет медленная вода по каменному желобу. Финн привел меня в тихую долину, похожую на темную чашу, краями которой служили стоявшие стеной деревья.

В ночи вспыхивали искры крохотных огоньков — не более ярких, чем огонек светлячка. Как и Чэйсули, моя хомэйнская армия старалась не привлекать к себе внимания, хотя и грелась у костров. Нужно было долго приглядываться, чтобы понять, что здесь раскинулся лагерь: только еле заметные огоньки неверным светом мерцают в сумерках, полускрытые ветвями деревьев и кустарником.

Кольцо огоньков окружало чашу долины, лежало на холмах, как королевский венец, украшенный сверкающими бриллиантами. Мы подъехали ближе, по-прежнему держась подле деревьев, и тут я получил возможность убедиться, насколько хорошо охраняется лагерь.

— Стой!

Резкий окрик разорвал ночную тишину. По шороху листьев я определил положение стражей: полукруг из пяти человек. — Отвечайте, кто ваш господин.

Приказ был отдан резким голосом и не имел ничего общего с аристократической гладкой и плавной речью — но это была речь хомэйна.

— Мухаар Кэриллон, — тихо ответил я, зная, что произношение Финна выдаст его происхождение. В темноте его могут убить, просто не разобравшись, что к чему.

— Сколько вас?

— Трое, — я улыбнулся в темноте. — Один хомэйн, один Чэйсули… и один лиир.

Я почти услышал, как у всех пятерых внезапно перехватило дыхание. Добрые, славные люди… но их напряженное молчание невольно заставило меня похолодеть.

— Ты хомэйн?

— Да. Хотите, я поговорю подольше, чтобы вы могли убедиться в отсутствии акцента? — я решил, что это неплохая проверка, речь солиндцев отличается от нашей и может выдать врага.

— Ты говорил довольно. С каким оружием вы пришли?

— Меч, лук и воин Чэйсули. Думаю, мы достаточно хорошо вооружены.

Хмыканье.

— Выходи, да вместе с эскортом.

Мы подъехали ближе — Финн первым — и нас тут же окружили люди.

Недостаточно много, чтобы помешать Финну, если бы он решил убить их, я сам смог бы справиться с двумя, а то и с тремя. Еще нескольких прикончил бы Сторр. Чтобы остановить нас, потребовалось бы человек десять, если не больше… Я внезапно обнаружил, что мне по душе подобные приключения.