Я бросился вперед по телам мертвых и раненых, врагов и хомэйнов.

Финн навзничь распростерся на земле, пытаясь вырвать копье из раны. Но оно прошло насквозь сквозь плоть — он ничего не мог бы сделать, даже сломав древко копья.

Атвийский копейщик, оценив свое преимущество, выволок из ножен нож и замахнулся, намереваясь добить раненого.

Мой меч рухнул на него — удар сверху вниз рассек кожу, кольчугу и плоть. Я подхватил падающее вперед тело — иначе оно рухнуло бы на Финна — и отбросил его в сторону с проклятьем, увидев, что успел сделать атвиец первым ударом ножа.

Лицо Финна было рассечено до кости. Кровоточащая рана пересекала его — от левого глаза до челюсти.

Я сломал древко копья и перекатил тело Финна на бок, радуясь тому, что он без сознания, вырвал наконечник копья — тело дернулось под моими руками, кровь ручьем хлынула из раны, растекаясь по примятой траве. Я поднял моего ленника с земли и понес его прочь.

…Финн выкрикивал имя Сторра и бился в моих руках, мне пришлось силой прижать его к одеялу. Я пытался успокоить его — хотя бы словами, но боль и лихорадка от ран уже взяли верх над его разумом. Я сомневался в том, что он слышит меня — что вообще знает о моем присутствии.

Маленький шатер был полон жаркого воздуха и запаха крови. Лекари сделали все, что могли, зашив шелковой нитью края шрама и смазав его кашицей из каких-то трав, но, несмотря на это, лицо Финна покраснело и безобразно распухло. Они вычистили и перевязали рану на ноге, но один из целителей сказал даже, что ногу придется отнять. Я немедленно ответил отказом, даже не задумавшись всерьез над такой возможностью — но по прошествии некоторого времени подумал, что это, возможно, было необходимо.

Если наконечник копья был отравлен, Финн умрет. И моя душа всеми силами противилась этому.

Я склонился к нему, оцепенев, не в силах сдвинуться с места. Дверной полог был опущен, чтобы не впускать вовнутрь мух и оводов. Рядом со мной в полумраке стоял Роуэн, я знал, что сейчас он тоже испытывает чудовищное потрясение. Финн казался неуязвимым даже тем, кого почти не знал. Те же, кто хорошо знали его…

— Он — Чэйсули, — похоже, Роуэн пытался успокоить меня.

Я взглянул в бледное лицо, покрытое бисеринками пота и рассеченное этой чудовищной раной — страшной даже теперь, когда края ее были зашиты, змеиным извивом пересекающей лицо от глаза до челюсти. Да, Финн был Чэйсули.

— Они тоже умирают. — глухо и резко ответил я. — Даже Чэйсули.

— Не так часто, как остальные.

Роуэн подался вперед. Его одежды, как и мои, были заляпаны кровью. Отряд Роуэна не потерял в схватке ни одного человека, я — большую часть отряда. А теперь, может быть, потеряю и Финна.

— Мой господин — волк исчез.

— Я отправил людей искать его…

Больше я ничего не сказал. На поле битвы тело Сторра не было найдено. А я своими глазами видел, как клинок вонзился ему в плечо.

— Может быть… если его найдут…

— Для Чэйсули ты не слишком-то много знаешь о своем народе.

Я мысленно выругал себя за жестокие слова Мое ли дело — винить Роуэна в том, что он ничего не мог сделать? Я увидел его потрясенное лицо — лицо человека, которому внезапно нанесли жестокий удар, я осознал, что в бою он рисковал не меньше меня, и попытался хоть как-то извиниться.

Он покачал головой:

— Нет. Я тебя понимаю. Ты имел право так сказать. Если волк убит — или умирает — ты потеряешь своего ленника.

— Я могу потерять его и без этого. Слишком обманчивой была надежда на то, что он выживет. А если я прикажу отнять ему ногу…

— Кэриллон, — Аликс откинула полог и застыла, потрясенная увиденным. — За мной послали…

Она вошла — дверной полог опустился за ее спиной, только тут я увидел, что она смертельно бледна:

— Дункана здесь нет?

— Я послал за ним.

Она подошла ближе, ее янтарные глаза остановились на Финне. Я словно вновь увидел его глазами Аликс и с трудом подавил желание отвернуться. Его лицо было скорее похоже на череп, обтянутый пергаментной кожей.

Аликс протянула руку и коснулась плеча Финна. Золото лиир с изображением волка было покрыто коркой засохшей крови и грязи, и почему-то в этом мне увиделся знак смерти. Но Аликс сжала его безвольную руку, словно пыталась удержать уходящую жизнь. Я вглядывался в ее лицо. Она стояла на коленях у ложа Финна, держа его руку в своих — так бережно, бережно, ее черты выражали ужас, смешанный с горем. Аликс осознала, что, быть может, она теряет сейчас человека, сражавшегося за будущее ее сына — и это разрушило разделявшую их стену. Они всегда больно ранили друг друга жестокими и насмешливыми словами, они были родней — и более, чем родней, и я подумал, что Аликс, наконец, поняла это. Она запрокинула голову. Я увидел знакомое отстраненное выражение на ее лице — глаза ее сделались пустыми, темными и жуткими. Внезапно она стала более Чэйсули, чем я даже мог подозревать, я почувствовал, как непонятная огромная сила просыпается в ней — так легко она пробудила ее, а потом со вздором позволила себе расслабиться. — Сторр жив.

Я смотрел на нее, только что не разинув рот. — Он тяжело ранен. Умирает, ее черты исказило горе. — Иди. Привези его немедленно — может быть, тогда мы сможем спасти их обоих. — Где?..

— Недалеко, — взгляд Аликс был снова прикован к лицу Финна, она по-прежнему сжимала его руку.

— Около лиги пути. На северо-запад. Там холм, на котором растет одно-единственное дерево. И пирамида из камней, — она на мгновение закрыла глаза, словно вспоминая свою силу. — Кэриллон — спеши… Я позову Дункана сама — Кай услышит меня…

Я тут же поднялся, не обращая внимания на то, что мое тело отчаянно протестовало против малейшего движения. Не было надобности говорить Аликс, чтобы она получше ухаживала за Финном. Я вышел — все еще в заляпанных кровью доспехах — и приказал немедленно оседлать мне коня.

Роуэн вышел из шатра, когда к нему подъехал я со Сторром на руках. Я осторожно вылез из седла, не желая никому поручать нести волка, и вошел, Роуэн поднял передо мной дверной полог. И только тут я понял, что слышу тихую песню арфы под руками Лахлэна.

Он сидел на табурете подле Финна, прижав свою Леди к груди, и играл. Как он играл… Золотые ноты, чистые и сладостные, лились с золотых струн. Глаза Лахлэна были закрыты, голова опущена, лицо — сосредоточенно-напряженное. Он не пел, предоставив это арфе, но я знал, какое чародейство он пытается пробудить сейчас.

Он сам назвал себя целителем. И теперь пытался — исцелить.

Я опустился на колени и уложил Сторра рядом с Финном, бережно положив бессильную руку Чэйсули на слипшуюся от крови серебристую шерсть волка. Песня арфы все еще звучала, затихая, и вскоре вновь наступило молчание.

Лахлэн слегка вздрогнул, словно проснулся:

— Он… я не могу помочь ему. Боюсь, даже Лодхи не может. Он Чэйсули… менестрель замолчал: больше ничего говорить было не нужно.

Аликс стояла в тени. Она поднялась и отошла от ложа Финна, едва вошел я, и теперь застыла в центре шатра. Волосы ее были тщательно убраны и сколоты, но серебряные заколки не блестели: казалось, в шатре нет света. Ни капли света.

— Дункан идет сюда, — тихо сказала она.

— Успеет?

— Не могу сказать.

Я обхватил себя накрест руками, словно пытался удержать в себе боль, ничем не выказать ее.

— Боги — он же моя правая рука! Он нужен мне…

— Он нужен нам всем.

Ее тихий голос словно упрекал меня в том, что я думаю только о себе, хотя вряд ли Аликс имела это в виду.

Единственная нота сорвалась со струн арфы. Лахлэн пошевелился, тут же прижав рукой струны, лицо его было очень серьезным, почти мрачным:

— Как вы себя чувствуете, Кэриллон?

— Нормально, — нетерпеливо ответил я и только тут понял, что он задал этот вопрос, увидев кровь на моих доспехах. — Я не ранен. Ранили Финна.

Волк неподвижно лежал подле Чэйсули, он еще дышал. Благодарение богам.

Финн тоже.

— Мой господин, — раздался напряженный голос Роуэна, — Должен ли я сказать принцессе, что Лахлэн вернулся?