Итак, Дербент. Дербент — это уже Персия, загадочная, неведомая страна. Названия ее городов и провинций напоминают названия сказочных цветов, фруктов. Ширван, Дербент, — кажется, слова эти имеют запах. Впрочем… Гмелин оглядывается. И правда, в его каюте цветы. Ширванский хан Фет Али прислал их ему в подарок.

— Шлюпка подана! — с этими словами в каюту входит Охотников.

Гвардейский поручик, он недавно пристал к экспедиции. Знакомые Гмелина очень просили за него. Поручику необходимо было срочно покинуть столицу: любовь, дуэль… Начальник экспедиции пожалел молодца.

— Зачем спешить, Самуэль Готлибыч, авось не на пир, — успокаивает Охотников.

— Кто знает, сударь!

Гмелин торопливо собирает книги и невзначай задевает букет. Алые лепестки, вспорхнув словно бабочки, опускаются на сюртук.

Они выходят на палубу: наконец-то Гмелин увидит персидский город, волшебные дворцы, сады, мавзолеи. Но постепенно радость путешественника гаснет: мрачные башни предстают перед ним, а над башнями и толстой крепостной стеной — горы и серое небо.

Гмелин не спеша обирает с сюртука лепестки, припоминает: «Дербент город каменный, белый. И того города Дербеня, море огорожено каменными плитами, и тут лежат мученики. А басурманы сказывают, что русские и кто ни ездит, ходят к ним прощаться».

Когда-то эту бумагу Гмелин нашел в государственном архиве среди древних пожелтевших фолиантов. В свое время она весьма его поразила. И теперь вновь при виде сих каменных развалин он вспомнил: «Ходят к ним прощаться»…

— Прощаться, — повторяет Гмелин. — Видно, надо проститься с мечтами о прекрасной Персии.

Ученый грустно улыбается. Так же грустно будет он улыбаться, пробираясь по узким и грязным улочкам города. И совсем печально улыбнется в ханском дворце.

Да, ханский дворец походит на волшебный корабль, но чем пышнее дворец, тем беднее кажется остальной город.

Ничто не может потревожить покой хана. Владыка полудремлет. Длинная, изогнутая, как змея, трубка с кальяном дымится в его зубах. Тряхнув головой и прогнав на миг дрему, он с трудом приподнимает синеватые, мглистые веки.

Хан ждет — Гмелин кланяется.

Речь владыки цветиста, медлительна:

— Благословен путник, явившийся в великую страну аллаха. Что желают знать и ведать его душа и сердце?

Гмелин понимает велеречивость знатного вельможи лишь дань этикету.

Путешественник в подробностях объясняет хану цель своего визита:

— Я имею честь быть посланным ее императорским величеством для изучения местности в географическом отношении, для изыскания и исследования средств к удобрению степей, сыскания способов к размножению скота, к разведению пчел и шелковичных червей. Для исследования и изыскания…

Хан молча слушает, зевает, а сам между тем думает: «Когда же наконец чужестранец кончит?»

Но вот хан не выдерживает: поднятая кверху рука прерывает доклад Гмелина.

— Спроси, спроси! — кричит он толмачу. — Этот сумасброд вправду знахарь? — И, не дождавшись ответа, хан тычет длинным перстом в свою бородатую щеку.

Большая, похожая на яблоко опухоль зреет на ханской щеке. Гмелин пристально смотрит в глаза владыке и, склонив голову, произносит:

— Если хан мне дозволит…

Хан благосклонно дозволяет.

В пестром халате вкатывается слуга, в изумлении раскрывает рот и застывает на месте: «О великий Аллах! Чудеса творятся на свете: голова, несравненная голова Фет Али вертится в руках чужестранца!»

— Пиши! — резко и повелительно бросает хан прислужнику.

Прислужник старательно выводит причудливые восточные письмена.

— Дабы излечить опухоль Фет Али-хана, я, профессор Императорской Академии наук Гмелин, предлагаю… — перечислив все необходимое, что следует делать, чтобы опала опухоль, путешественник умолкает.

Хан милостиво кивает ему на прощание.

Поклоны, поклоны, поклоны… Они сопровождают ученого до самых дверей. Точно большие маятники, качаются головы немых вежливых слуг.

«Болванчики!» — думает Гмелин.

В детстве мать подарила ему на рождество шкатулку, и точно так же, окончив коротенький менуэт, кланялись серебряные танцоры — болванчики. Однако не слишком ли он шутит? Наверное, во время этой тягостной аудиенции он тоже немного походил на одного из таких «болванчиков».

Дон… дин… дон… — высоко на башне бьют ханские часы. Четыре часа. Визит окончен.

Словно тяжелые арбы, медленно потянулись дербентские дни. В жару команда обычно спит, а ученый часами бродит по пыльному и душному городу. Вот стена, построенная Александром Македонским. А за той стеной, что идет поперек города, жили в древности греки. Могильные памятники хранят их имена. В канун Нового года женщины украшают могилы цветами, одаривают нищих, долго молятся. Да ниспошлет им аллах счастья.

Вечерами при свете свечи Гмелин обстоятельно записывает дневные наблюдения: «Сегодня обследовал Дербент. Около города на высокой стене находится укрепленный замок. Это резиденция хана. Весь город окружен каменной стеной. Вследствие отсутствия гавани и подхода судов торговля в Дербенте развита слабо…»

«Замок Дербентский, — писал далее ученый, — есть собственно большая цитадель, поблизости которой на находящихся там возвышениях есть еще и другие, а особливо к приморской стороне, меньше, видом различные. В нее ходят через большие, железными листами крепко обитые ворота, против коих находится узкая, по горе построенная улица, ведущая к ханским покоям, а по левую руку примечается вход в ханский двор, который весьма пространен, видом четвероуголен и обнесен крепкими каменными стенами… Подле замка к городской стороне под горою стоят еще некоторые строения и с сводами сделанные башни, в коих порох и артиллерийские материалы сохраняются».

Заинтересовал путешественника и дербентский водопровод: прямо в скалах вырублены искусные канальцы, несущие неизвестно откуда воду в подземные каменные водохранилища.

Совершенно случайно Гмелин обнаружил в огороде новое для ботаника растение — нохотту, — похожее на горох, и в подробностях описал его. Описал также впервые увиденное им лох-дерево, а также макообразную огородную культуру — чернушку. И указал на то, что здешние места представляют собой «вожделенное место для ботаника».

Говоря о бедствиях и нищете дербентцев, ученый заключает: «…весь Дербент желает, чтобы возвратились те счастливые времена, в которые Ширван был под скипетром Российским».

За окном слышен разговор казаков:

— Вась, — просит кто-то, — а Вась, расскажи, как ты за персиянкой-то…

— Отстань, — ворчит Вася.

— Вась, а Вась, расскажи ужо в последний…

— Ладно, — соглашается наконец Васька. — Значит, у ручья я ее впервой встретил. Ну, скажу вам, братцы, цветок! Брови дугой… А глаза!

Васька на миг умолкает.

— Вот и повадился я к ручью-то ходить. Стою, любуюсь… А она кувшин на голову поставит и идет. И как идет, братцы! Качается словно тростиночка на ветру.

— Вась, — встревает кто-то. — А она что?

— Что она… Она тоже нет-нет да и остановится. Неделю целую, почитай, я к ручью ходил. А тут как-то пришел — нету моей персияночки. Туды-сюды. Где моя ягодка подевалась? А из-за пригорка ба-бах! Чуть на тот свет не отправили…

— Вась, а может, то не персиянка, а татарка?

— Сам ты татарин! — взрывается Васька. — Я татар с первого раза узнать могу. Наперво у них лицо круглое и глаза косят.

«Наперво лицо круглое и глаза косят», — непроизвольно записывает Гмелин. И тут же, опомнившись, размашисто перечеркивает написанное. Прочитают в Академии такое — за животы возьмутся. И, стараясь не слушать более разговор казаков, пишет далее строго и обстоятельно: «Населения в Дербенте четыре тысячи. Сиречь среди них народы разные, как-то: татары, армяне, персы. Подле города они разводят траву. Из травы сей готовят краску, именуемую хной. Оной хной персы красят бороды. Отчего здесь у всех бороды красные… Хлеба здесь сеют весьма мало, которого и для самой необходимости недостаточно. Для того здесь мука с превеликим барышом продается, и охотно покупают куль по семи и десяти рублей, часто и того дороже… А животных водится очень много, зайцев, кабанов, диких коз, лисиц, медведей и волков».