Цены на транспорт в Москве и в других городах повысятся наверняка, это уже объявлено. Но с таким подорожанием жить можно - лишние 4 рубля на поездку в автобусе как-нибудь найдутся.

Диггеры обещают, что в скором времени половина Москвы провалится под землю, будет затоплена или иным способом разрушится. Время от времени дома действительно падают, а дороги проваливаются. Но ведь не все сразу!

Пробки на дорогах столицы останутся прежними, независимо от количества новых дорожных сооружений, вводимых в строй или планируемых мэрией (скорее, прямо пропорционально их количеству). Но к этому мы уже привыкли.

Политика кажется более предсказуемой, нежели экономика. Нам уже назвали имя будущего президента и сообщили, кто будет премьер-министром. Для тех, кто мечтает о стабильности и надежности, «тандем Медведев - Путин» выглядит гарантией «неизменности курса» и «политической стабильности». Для людей, склонных задавать критические вопросы, всё не столь очевидно - мы ещё не знаем, как будет этот тандем работать, и состоится ли вообще. Мы не можем однозначно предсказать, как будет реагировать власть на новые явления в экономике, как уживутся между собой администрация президента и правительство, кто и как будет принимать стратегические решения. Корче, говоря о продолжении курса, мы стараемся не задумываться о том, какой именно курс будет проводиться, и кем.

Задавать лишние вопросы - неблагодарное дело, тем более во время праздника. Мы провожаем старый год. Мы ничего не знаем наверняка о будущем. Но мы можем оглянуться назад и подумать о том, что уходящие 12 месяцев сложились для нас не так уж плохо.

Короче, до свиданья старый год!

Спасибо за всё!

Вот и наступил 2008 год. Этот год на своем политическом календаре заранее отметили представители самых разных сил, но странным образом все равно оказались не готовы.

Мы глядим на раскрывшиеся страницы календаря как на внезапно открывшуюся дверь в неизвестное будущее, не осознавая того, что на самом деле давно уже переступили порог.

Либеральная оппозиция еще в начале 2000-х годов объявила нынешний год историческим рубежом, ради штурма которого она, собственно, и формировала свои структуры, писала свои программы и выдвигала своих лидеров. Не случайно Гарри Каспаров первоначально называл свою организацию «Комитетом-2008», заявляя, что проходящие в этом году выборы президента России решат будущее страны. Однако сейчас, когда до президентских выборов осталось меньше трех месяцев, банкротство либеральной оппозиции очевидно как никогда.

Несмотря на многолетнюю подготовку, она не смогла предложить ни внятной программы, ни единого лидера. Вместо мобилизации сил мы видим дезорганизацию и растерянность, поверхностно маскируемую жалобами на «репрессивный режим», из-за которого ничего не получается.

И в самом деле, российские власти не слишком снисходительны к оппозиции, но все же уровень репрессивности в нашем отечестве далеко не таков, чтобы полностью подавить всякую возможность протеста.

Демонстранты, нарушающие - порой вынужденно - запреты властей, сталкиваются с ничуть не менее жесткими мерами в Германии или Италии, не говоря уже о странах Латинской Америки или Азии. Но в отличие от России, в западных странах речь идет о действительно массовых выступлениях. Главная проблема российской либеральной оппозиции не в том, что ее притесняют, а в том, что она не имеет массовой поддержки.

Если бы такая поддержка была, притеснения властей только укрепляли бы движение, придавая ему моральный авторитет. Но этого нет, поскольку люди, вопреки общепринятому мнению о готовности россиян всегда сочувствовать гонимому, не отождествляют себя с оппозиционерами.

Точно так же знаменитая неспособность либералов и их союзников договориться между собой о едином кандидате или лидере вызвана не амбициями политиков, а все тем же отсутствием массовости. Там, где движение становится массовым, оно стихийно выделяет наиболее сильную организацию или вождя, которые резко отрываются от своих союзников-конкурентов и заставляют их сплотиться вокруг единственно «перспективных» лидеров. Неспособность нынешней российской оппозиции к сплочению вызвана ее очевидной бесперспективностью.

Однако и у власти далеко не все в порядке. Проблемы российской власти связаны не с действиями оппозиции и даже не с ошибками, которые она сама регулярно допускает, а, как ни парадоксально, с ее нынешними успехами.

Российский капитализм перешел в новую фазу развития. Эпоха Путина была временем стабилизации. После хаоса ельцинских лет любой порядок был благом. После чудовищного падения производства и массового обнищания любое экономическое развитие воспринималось как достижение. Рост производства и доходов населения начался, политическая и социальная ситуация в основном стабилизировались. Значительная часть населения выбралась из беспросветной нищеты. Оппозиционные эксперты ссылаются на нежданное счастье в виде доходов от нефти, правительственные чиновники - на собственную мудрость. Но в капиталистическом обществе фазы экономического подъема и спада закономерно сменяют друг друга, а потому любое объяснение представляет собой не более чем упоминание конкретных (более или менее случайных) обстоятельств, через которые реализуется эта общая логика системы.

Разумеется, высокие цены на нефть имеют такое же значение для сегодняшней Российской Федерации, как для царской России - европейский спрос на зерно. Либеральные экономисты из оппозиционного лагеря злорадно предрекают катастрофу, которая непременно наступит после того, как цены упадут. Между тем цены продолжают расти, достигнув в начале нынешнего года нового рекордного уровня - 100 долларов за баррель. Либеральные экономисты, сочувствующие правительству, пугают нас «голландской болезнью», которая развивается оттого, что в стране слишком много денег и слишком хорошо идут дела. В чем состоит пресловутая «голландская болезнь» - никто толком объяснить не может, поскольку Голландия, независимо от колебаний экономической конъюнктуры, оставалась одной из самых эффективных европейских стран.

Если речь идет о «чрезмерно высоких» заработках трудящихся, из-за которых снижалась конкурентоспособность местной продукции (а именно так определяли «голландскую болезнь» правые экономисты, придумавшие этот термин), то нам это совершенно не грозит: в сфере производства отечественные зарплаты остаются скандально низкими.

Реальная проблема состоит не в том, что цены на нефть упадут (хотя рано или поздно они действительно упадут) или доллар окончательно обесценится, а в том, с чем придет отечественная экономика к этому моменту, как будут использованы финансовые ресурсы в период подъема. От того, какие будут приняты решения в ближайший год-полтора, зависит то, что произойдет с нами, когда на смену глобальному подъему придет мировой экономический кризис.

Время еще есть, но его не так уж много. А главное, для того, чтобы государство почувствовало нарастание проблем, нет необходимости ждать наступления мирового кризиса. Население страны уже привыкло к стабильности. Оно надеется на дальнейшее улучшение. А его обеспечить труднее. Зарплаты выросли, но не у всех и неравномерно - встает вопрос о справедливом распределении. Инвестиции увеличились, но возникает дискуссия о том, на что направлять основные усилия. Общество стабилизировалось, но в результате сложились устойчивые классовые отношения и выросло классовое сознание - трудящиеся многих предприятий продемонстрировали это в 2007 году, организуя забастовки и вступая в свободные профсоюзы.

Иными словами, успех 2000-х годов порождает новые ожидания, проблемы, требования и конфликты. Готова ли власть справиться с этими задачами?

Одно дело - преодолевать кризис, совершенно другое - управлять обществом после того, как кризис в целом преодолен.

Требуются другие методы, а зачастую и другие люди. К тому же улучшение ситуации в стране вовсе не означает, что разрешены все структурные противоречия. Например, противоречие между достаточно высоким уровнем образования населения и сырьевой экономикой, которая не особо нуждается ни в образовании, ни в науке. Успех создает иллюзию того, что специально заниматься подобными вопросами не обязательно - положение и так улучшается. А стихийный рост промышленности воспринимается как доказательство «диверсификации экономики», происходящей естественным образом, без всяких специальных усилий.