Утвердившись в необходимости возмездия, я призвал к себе кота. Судя по виноватому выражению глаз, он также придерживался мнения, что наказание всегда, везде и за все должно быть неотвратимым. И, когда я приговорил его к поражению в правах и помещению на три часа в сантехническое отделение туалетной комнаты — ну, там, где вентили и трубы с горячей и холодной водой, а также капает и хранится вантуз, — он вел себя достойно, разве что не держал за спиной передних лап, как заправский зек.

Пробыл Эдгар в заключение около получаса. За это время стыд объел мои моральные принципы до костей, и я решил объявить амнистию в ознаменование наступающего Дня работников леса. Осуществив ее оперативно и без проволочек, заглянул виновато в глаза досрочно освобожденного. И что вы думаете, в них увидел? Решимость за первую же провинность перед ним, несчастным котом, приговорить меня к помещению на полтора часа в сантехническое отделение туалетной комнаты!

Вот чем плоха демократия - я-то крупнее по габаритам раз в десять. Но что делать? Общее житие - есть общее житие, в нём все должны быть принципиально равны перед законом, и потому я решил вести себя по отношению к сожителю корректно. Его же поведение куртуазностью не страдало, и спустя несколько дней, провинившись вновь, он получил новый срок и как рецидивист был сослан в места не столь отдаленные, то есть в холодные края.

...В тот день позвонила Теодора. Скороговоркой, как все итальянцы, она сказала, что с утра изнемогает от нежности ко мне и тоскует по моим непосредственным достоинствам. И оттого придет лечить аналогичное мое изнеможение и тоску, в физиологическом наличии коих не сомневается, зная мой темперамент и тонкий вкус (она намекнет, так намекнет — коту понятно), придет, если я одену на это милое животное… памперс.

Посмеявшись, я согласился. Если кот хочет описать вашу девушку, он совершит это, помести его хоть в банковский сейф, совершит на расстоянии, сделав обоняние, столь важное в чувственной любви, невыносимым. А памперс — это надежная штука, особенно если надежно закрепить его с помощью пассатижей достаточно толстой медной проволокой.

Здесь вы можете поинтересоваться, почему Теодора не поставила меня перед выбором: «Или я, или кот»? Отвечаю, это просто. Во-первых, она не могла поступиться принципами. Ибо по глубокому своему убеждению состояла членом могущественного международного общества защиты бездомных животных — чем только обеспеченные западноевропейцы не занимаются, чтобы не чувствовать себя бездельниками! Вследствие этого большую часть своего рабочего времени она тратила на составление пространных брошюр, убеждавших людей не лишать надоевших домашних любимцев крова, а также на поиск владельцев потерявшихся кошек, собак, змей, крокодилов и прочей живности, включая гигантских тараканов. А во-вторых, женщины задают вопросы с двумя «или», лишь будучи уверенными, что получат ожидаемый ответ.

В назначенное время зазвонил колокольчик, я приоткрыл дверь, и тут же в квартиру проникла изящная белая ручка Теодоры, элегантно сжимавшая памперс для младенцев среднего возраста. Едва я принял его, дверь со стуком захлопнулась.

Кот лежал на кровати и смотрел на меня пристально, как на существо несмышленое и собирающееся совершить тяжкий грех.

— Понимаешь, я должен это сделать, — сказал я, приближаясь к нему, как к зверю, схваченному ловушкой, но, тем не менее, дееспособному. — Ты же кот, ты должен меня понимать. И вообще, мужская солидарность — не пустой звук. Тебе еще предстоит в этом убедиться в марте, а он не за горами.

Эдгар молчал. Я повертел в руках памперс, прочитал надписи и воскликнул: — Эдик, милый! Так это ж памперс для кошек! Понимаешь, для кошек, то есть лично для тебя!

Эдгар отвернулся. Подозреваю, ему, несомненно, ищущей натуре, хотелось походить в приятно шуршавшем памперсе с красивыми голубыми цветочками, лишь потому он дался мне в руки и почти не дергался, когда я плоскогубцами закручивал проволоку.

Теодора в тот день превзошла саму себя. Видимо, ей, раскрепощенной уроженке Запада, нравилось, что за нашими играми внимательно наблюдает живое существо мужского пола (я оставил кота в спальной, чтобы вовремя пресечь попытку освобождения — в том, что он ее предпримет, сомнений у меня не было).

И зря оставил, надо было запереть его в изоляторе: в самый волнующий момент Эдгар молнией запрыгнул на плательный шкаф, стоявший у самой кровати (видимо, для того чтобы видеть лучше наши камасутры), и ваза, теткин подарок на тридцатилетний мой юбилей, дорогая старинная фарфоровая ваза времен императрицы Цыси, стоявшая на нем, упала. Меня спасло то, что я был снизу, а вот Теодору слегка контузило.

Очувствовавшись минут через сорок, она ушла с перевязанной головой, ушла, проворковав, что так хорошо ей никогда не было, и потому в следующий раз она непременно принесет с собой точно такую же вазу.

Услышав это, я прямодушно подумал, что ударное воздействие вазы усилило оргазм (о чем-то подобном я читал — в журнале для мужчин или Спид-инфо, не помню), — но потом сообразил, что коту объявлена война, и у меня появилась возможность насладиться ее перипетиями. Вожделенно потерев руки, я, кликнул кота; когда он притащился, шурша памперсом, освободил его от последнего (накопитель урины увеличился в размерах раза в два), и за злостное хулиганство и неуважение к частным памятникам старины приговорил к часовому заключению в холодных краях, а именно в холодильнике (после появления Эдгара в доме в нем вешались мыши).

Через день Теодора появилась с подгузником, кипрской фаянсовой вазой с амурами и аппетитным антрекотом в красивой хрустящей упаковке, перевязанной кроваво-красной ленточкой. Упаковав Эдгара в первый, я впустил девушку в квартиру. Расцеловав меня, она презентовала коту антрекот, который на самом деле, — я сразу догадался, — был ни чем иным, как антикотом с сильным запахом валерьянки, напичканным небольшими тончайшими иголочками. Принципы не позволяли девушке требовать изгнания домашнего животного на безжалостную улицу, однако ничего против его умерщвления по месту жительства они не имели.

Убедившись, что Эдгар начал жадно есть, Теодора побежала устанавливать вазу на плательный шкаф. Я же принялся с любопытством наблюдать за трапезой и через три минуты крикнул в сторону спальни: — Федя! — А сколько иголок было? — к тому времени на котином блюдечке их лежало пять.

— Восемь… — ответила Теодора, то есть Федя, появившись на кухне в новом белье.

От ее вида у меня, естественно, «в зобу дыханье сперло». Когда дыхание восстановилось, и глаза нарадовались, мы уселись на диван рядышком и с любопытством уставились в самозабвенно умывающееся животное. Оно казалось воплощением здоровья и долголетия.

— Ты уверена, что восемь? — спросил я, устав обозревать довольную кошачью рожу. — Смотри, он и не думает колеть.

Эдгар, обидевшись грубому слову, ушел.

— Ну, не восемь, а восемь предметов. Не хватает трех ежиков, по совету моей приятельницы из «Гринпис» мне их скрутили в металлоремонте из тонкой стальной проволоки.

— Ну ты даешь! Кошек так не изводят, только собак.

— Но он же съел их! И вообще, тебе не кажется, мы не тем занимаемся?