В глазах почернело, ноги, сделавшиеся ватными, прошли несколько шагов и подкосились. Он упал на колени. Понемногу придя в себя, растер похолодевшими руками лицо, шею, уши. “Это — удар, солнечный удар...” — пришла в голову спасительная мысль. Воспрянув, отрывисто прокричал в небо:

— Не-е-т, не всех клопов я еще передавил! Не всех!

— Всех... — послышался сверху усталый голос.

Юра, медленно подняв голову, увидел Толика Зубкова, сидевшего на уступе скалы над кустом безудержно цветшего шиповника. В уголке рта у него торчал стебелек дикой белой гвоздички, на коленях лежал автомат.

— Ты?.. — ничего не понимая, прошептал Житник. — Ты же... Я же…

— Могилу рыть будешь? — безучастно спросил Толик, выплюнув гвоздику.

— Зачем?.. — пробормотал ватный Житник. Пробормотал, представив каменистый могильный холмик и себя, мертвого под ним. Застеснявшись вдруг намокших глаз, добавил подрагивавшим голосом:

— Барство это...

Зубков спрыгнул с уступа.

— Ну, как хочешь... Но на тропе оставлять тебя не хочу — негигиенично, да и сам понимаешь – нет трупа – нет дела. Снимай рюкзак.

Житник снял рюкзак, бросил на землю. Он взял себя в руки и думал, как выскользнуть: “У него два-три патрона в магазине, не больше... Попрошу разрешить снять сапоги, сниму один, кину в него и петлями побегу к реке.

— Не надо ничего придумывать, Юра! — вставая, прервал его мысли Зубков. — Умоляю. Со мной у тебя нет шансов. Пошли за скалу, там я видел берлогу...

И, ткнув дулом Житника в бок, направил к скале. Сам, прихватв рюкзак, пошел сзади.

“Не сможет выстрелить!!! — вдруг осенило Юрку. — Зубков не сможет выстрелить. Он мент, не палач! Высоцких с Окуджавами любит. Он не выстрелит! Нет!”

Испарина покрыла его лоб. Пот жиденькими ручейками потек в глаза. Отершись ладонью, Житник обернулся. Вглядевшись в глаза любителя бардов, понял, что тот, и в самом деле, не сможет его расстрелять.

Зубков, действительно смущенный необходимостью исполнить роль палача, приказал идти дальше.

Они подошли к берлоге. Житник, посмотрев на дно, увидел гюрзу.

— Гюрза! Смотри гюрза! Не может выбраться! — крикнул он, решив отвлечь внимание Зубкова.

Тот, никак не отреагировав, снял с плеч рюкзак, приказал:

— Стань на краю. Лицом ко мне!

Когда Житник выполнил приказ, нацелил автомат ему в грудь.

Так, лицом к лицу, они стояли, пока лицо Юрки не скривилось в презрительной улыбке.

— Не можешь, малохольный? — шагнув вперед, выцедил он желчно. — Давай, я тебя кончу! У меня не заржавеет. А лучше, давай кончим эти игры, пойдем в лагерь и там разберемся.

— Ты прав. Не могу безоружного... — покивал Толик. — И не хочу мараться.

Сказав, посмотрел в сторону берлоги.

Увидев, куда он смотрит, Юрка забеспокоился. “Скормит, гад, змеюке”, — мелькнуло у него в голове.

Зубков встал, подошел к рюкзаку, вынул мешок с золотом.

Посматривая на оцепеневшего Житника, направился к берлоге. Спустился, молниеносным движением поймал короткую жирную гадину за голову.

Вылез из ямы. Злорадно улыбаясь, пошел к попятившемуся Житнику. Но прошел мимо, к рюкзаку. Сунул в него извивающуюся змею.

— А теперь иди сюда! — поманил Житника пальцем. — Мы с тобой будем играть в... в гадскую рулетку. Иди, иди, Юрик, не бойся — шансы у нас будут фифти-фифти.

Житник понял, что Зубков предлагает ему дуэль с равными шансами на жизнь. По сравнению с расстрелом эта дуэль казалась ему спасением и он, весь охваченный накатившейся вдруг радостью, пошел, побежал к противнику.

“Баран!!! Благородный баран! — ликовал он. — А баран не может не проиграть!

Они сели на колени над шевелящимся логовом смертоносной гадины, обхватили замком друг другу смежные руки и, сделав паузу, кинули их в рюкзак!

Все повторилось! Повторилось все, что Юрка почувствовал перед тем, как наткнуться на Зубкова. Когда змея вонзила зубы в запястье, он понял, что перед его глазами проходят последние, самые последние кадры жизни. И глаза его навсегда закроет засвеченная смертью пленка... Он попытался вырваться, освободить руку, разгрызть рану зубами, не дать, не дать яду впитаться в кровь! Но Зубков держал его железной хваткой. И вся змеиная ненависть капля за каплей вошла в Юркино тело.

Я пришел…

(сон)

Сначала пришли волкодавы.

Остервенело полаяв в лицо, они кинулись за спину, кинулись рвать тех, кто стоял за мной.

Они знали свое дело.

Я остался один в бесконечной степи, среди покосившихся кибиток. Среди загонов с блеющими овцами и безучастными лошадями, топтавшими свои испражнения.

Я смотрел и чувствовал, как ничтожно мал и безбрежно жалок.

Безысходность давила сердце.

Но что это?? Кто поднял пыль на востоке?!

Стая таких, как я!

Я влился в нее, предвкушая смерть. Свою и тех, кто топчется в стойле.

Навсегда взлетев в седло, умчался.

Как конь, подстегнутый плетью.

...Стая мчится неостановимо. Стоянки-обстоятельства прибавляют бешенства движению — остановившееся гнетет. Заклинает перечеркнуть себя бегом.

Живое движется.

Вот привальный костер. Он жадно пожирает сучья, он торопится выгореть дотла, торопится уйти в ветер.

Вот береза… Она стремится стать выше, стремится к небу.

Вот омут, стиснутый корнями. Он каждую секунду отрывает от них песчинку за песчинкой. Отрывает, чтобы умчаться к морю.

И вот — утро! Конец ночи, конец покою! Я снова мчусь!

Бешенство скачки! Больше, больше пространства! Там, за горизонтом — тайна грани! Вперед, вперед!

И вот — все позади. Мой конь издох. Я один, в груди — меч. Я пришел...

Утро было пасмурным. Я встал, подошел к окну. Люди шли на работу. И мне пора. Сегодня — премия. За год.