— А вы знаете, мне кажется, что я вас где-то видела, — отстраняясь, взглянула Валентина. Сочувствие виделось и в ее глазах.

Ответа не последовало. Женщина склонила голову, принялась алым ноготком рисовать что-то на плече Смирнова. Тот, сумев преодолеть его настойчивую попытку отодвинуть ладонь и взглянуть на женщин, пририсовал себе ноль:

— Возможно, вы видели мою фотографию на книжке. В «Черной Кошке» вышло три или четыре моих приключенческих романа.

— О, муж...чи-н-на! Вы писа-а-тель?! — благоговейно вскинула глаза Серафима.

«А неплохой коньяк они жрут», — подумал Смирнов и ответил:

— Да... По крайней мере, некоторые люди таковым меня считают.

— О, я вас хочу муж...чина! — воскликнула Серафима и, крепко обняв писателя, повалилась с ним в воду.

На джентльменское освобождение от экстатического объятия ушло минуты три; две из них прошли под водой. Выскользнув, он поплыл к берегу.

— Они вас не обижали? — равнодушно спросил пятидесятилетний мужчина, когда Смирнов сел у своих вещей. Второй, укрывшись полотенцем, спал на животе.

— Да нет, — посмотрел Смирнов на девушек. Забыв обо всем на свете, они целовались на мелководье. — А кем они вам приходятся?

— Черненькая — жена. А беленькая ее недавняя подружка. Давеча мы познакомились с ней в ресторане.

— И вы так спокойны?

Мужчина напомнил Смирнову шахматную фигуру из красного дерева. Искусно сделанная, но снятая с доски, она лежала на замусоренном берегу Черного моря.

— Такая жизнь кругом, — с полуулыбкой человек смотрел на девушек. — Сегодня ты жив, здоров, богат и известен, а завтра — нищ и болен, и надо застрелиться. И потому нет смысла кого-то учить, поправлять, наказывать... Этот мир надо принимать таким, какой он есть. По крайней мере, я пытаюсь убедить себя в этом.

— Вы что, преступный элемент? Сегодня пан, а завтра пропан?

— Да нет, просто элемент. Элемент российской периодической системы.

— Вы имеете в виду номенклатурную систему элементов?

Мужчина сжал губы. Лицо его стало высокомерно-холодным, даже ледяным. Смирнов, участливо покивав, взялся перекладывать рюкзак. Когда он шел по городу, кастрюля надоедливо скребла аптечку, и пришла пора лишить ее права голоса.

— А вы, значит, путешествуете... — передумал дуться мужчина, пристально посмотрев на рюкзак, латанный белыми нитками.

— Да, вот, путешествую.

— Пешком, без палатки и спального мешка?

— А вы наблюдательны.

— Что есть, то есть. Давайте, что ли, познакомимся? Меня зовут Борис Петрович.

— А я Евгений Евгеньевич.

— Я вижу, вы свободны, не богаты, и вам нечего терять.

«Номенклатурный элемент» хотел задеть собеседника, которому все «до лампочки».

—Да, мне нечего терять, но центральная часть вашего заявления не вполне точна.

— Вы хотите сказать, что вы состоятельный человек?

Борис Петрович спросил по-генеральски, и Смирнов отвечал, не думая.

— Нет. Я просто имею возможность стать таковым.

— И как же?

— Наследство. Я могу получить солидное наследство. В середине пятидесятых моего деда по родному отцу — он был красным генералом — посмертно реабилитировали, и жене, то есть моей бабушке вернули все его имущество. В пятьдесят шестом она пошла с этим известием к другой моей бабушке, которую я называл тогда мамой, но та выпроводила ее, не выслушав. Месяц назад я случайно выкопал в Интернете, что у меня есть особняк в Москве, куча орденов, медалей, золотого оружия и коллекция редких почтовых марок... Всего на несколько миллионов долларов...

Сказав последнюю фразу, Смирнов, огорчился. Надо же, развыступался. В такое время так трепаться перед незнакомыми людьми — это все равно, что стрелять себе в голову!

— Ну и почему вы не вступили в права владения?

— Сестры, — вздохнул Евгений Евгеньевич. — Оказывается, у меня есть две сводные сестры. Я так хочу их увидеть, но не могу... Боюсь.

— Почему?

— Ну, представьте, у вас есть две единокровные сестры, вы приходите к ним, весь такой взбудораженный, счастливый — ведь сестры, младшенькие — и видите у них в глазах глухую ненависть: «Ограбить пришел!» Или лисью решимость: «Ничего не получишь, и не надейся!»

— Вы так не верите в людей? Даже в родных? — Борис Петрович смотрел по-другому. Внук генерала — это внук генерала. Это ровня.

— Я — научный работник. И потому слово «вера» и его производные в моем лексиконе отсутствуют.

— Нет, все-таки не верится. Вы могли бы не работать за гроши, не делать черт знает что, а ездить по миру с красивыми женщинами... Это, знаете ли, стоит небольшой разборки с единокровными сестричками.

— Это не самое главное... Знаете, мне кажется, Бог не зря сделал меня таким, какой я есть. Добавь в меня больше денег, счастья, везения, и я взорвусь, рассыплюсь, погибну, стану не человеком...

Мужчина нахмурился, отвернулся к морю. Валентина с Серафимой самозабвенно целовались на мелководье.

— Я вижу, вам досталось больше денег и счастья, чем нужно? — не смог не съязвить Смирнов.

Денег у его собеседника куры не клевали. На скатерке лежали килограмм копченой осетрины, большая банка черной икры, еще что-то крайне аппетитное и дорогое в красивых упаковках. И три бутылки марочного коньяка минимум по паре тысяч рублей каждая.

— Знаете, что, давайте, выпьем за знакомство? — перевел мужчина разговор в практическую плоскость.

— Мне пора идти, — неискренне замялся Смирнов — черной икры он не ел лет десять. — Здесь ночевать стремно — люди кругом, и потому надо выбираться из города, а я не знаю, можно ли это сделать по берегу.

— Выберетесь! И вообще, давайте посидим, покупаемся, поговорим, а вечером поедем ко мне. Я живу под самыми горами в коттедже — не люблю правительственных дач с их дутым населением. Поедемте! Вымоетесь, поспите на мягком в комфортабельной спальне?

— Да я поспал бы и помылся... Но ваши женщины. Честно говоря, я не знаю, как с ними себя вести.

— А вы ведите себя с ними так, как ведете себя с мухами. Давайте, подсаживайтесь.

К мухам Смирнов был равнодушен. Он перестал кокетничать и подсел. Женщины, увидев, что на берегу пьют коньяк, выскочили из воды. Черненькая села рядом с мужем. Беленькая, вся в каплях, обняла Смирнова сзади, зашептала в ухо: