Лу стояла в окружении одноклассниц и оживленно о чем-то щебетала. Катя Андреева – невысокая с короткой стрижкой девочка – так заслушалась, что даже рот в изумлении приоткрыла.

– Лу! – Черепашка нетерпеливо потянула подругу за рукав. – Ермолаев пригласил меня в буфет, представляешь?

– Поздравляю! – Лу смотрела на нее с недоумением.

Погрузившись в события школьной жизни, она успела позабыть обо всем, что случилось утром. Она вообще очень легко переключалась с предмета на предмет, легко переходила с шепота на крик, а с плача на хохот. Таким уж легким человеком была Лу Геранмае.

– Сон начинает сбываться!

Из-под толстых, в четыре с половиной раза увеличивающих стекол, на Лу смотрели широко распахнутые серые глаза подруги. Лу ясно видела, что та взволнована не на шутку.

– С чего ты взяла? К тебе уже кто-то подошел?

– Я же говорю, Юрка Ермолаев пригласил в меня в буфет! Три минуты назад. – Черепашка старалась сохранять спокойствие, но, если честно, у нее это получалось плохо. Только теперь до Лу начал доходить смысл сказанного.

– Ну при чем тут Ермолаев?! – почти закричала она. – Ты его сколько уже знаешь? Лет триста? А туфли были новыми! Люсь, я, конечно, понимаю, ты человек ранимый, впечатлительный, но не до такой же степени! Успокойся и возьми себя в руки! И вообще, если б я знала, что ты начнешь с ума сходить, никогда бы не стала твой сон дурацкий разгадывать! Тоже мне, нашла красавца! Леонардо ди Каприо!

И неизвестно, сколько бы еще продолжала возмущаться Лу, если б не звонок на урок, прозвеневший в следующую секунду. Нехотя ребята потянулись в класс.

– А вот и он. Легок на помине! – пренебрежительно бросила Лу подбежавшему к ним Ермолаеву.

Тот, пропустив ее замечание мимо ушей, протянул Черепашке белый прямоугольник во много раз сложенного листка:

– Держи! Передать велено.

– Мне? – Люся рассеянно сунула записку в карман.

Она была уверена: это очередной ермолаевский прикол. То же самое подумала в этот миг и Лу. Ведь Ермолаев был большим мастером на всякие такие штучки.

– Ну не мне же! – Юрка недоверчиво покосился на Люсю. – Какая-то ты сегодня не такая… Тормозишь все время…

– Так ведь она у нас кто? Че-ре-паш-ка! Как же ей не тормозить! – отшутилась за подругу Лу.

– А тебе, Геранмае, слова никто не давал, – довольно грубо оборвал ее Юрка.

Лу презрительно фыркнула, но и только. Сейчас ей было лень вступать с Ермолаевым в перебранку. И потом она отлично понимала: ее шансы на победу в этой словесной дуэли равнялись нулю. Конечно, Лу тоже никогда за словом в карман не лезла и могла уложить на обе лопатки кого угодно. Но только не Юрку.

«И как я могла решить, что это он? – мысленно изумлялась Черепашка. – Неужели я действительно поверила в эту чепуху про новые туфли, коварство и любовь?» С этими мыслями Люся медленно вошла в класс.

Юрка Ермолаев считался, а впрочем, и на самом деле был самым остроумным мальчиком восьмого «А». Это он придумывал смешные, но совсем не обидные клички учителям и одноклассникам, он же писал и рассылал по партам прикольные записочки, содержание которых редко несло в себе полезную информацию, но зато всегда способно было поднять настроение даже после только что схваченной двойки. Сейчас Юрка выглядывал в коридор в ожидании запаздывавшего на урок физика. Внезапно он резко потянул на себя дверь и, обхватив голову руками, выкрикнул сдавленным голосом:

– Ложись, ребсы! Буравчик катит!

Сей выкрик означал, что к классу шаркающей, неспешной поступью приближается Андрей Егорович – преподаватель физики. Буравчиком Юрка прозвал его потому, что в физике есть такое правило – Буравчика. Это уже потом все с изумлением отмечали, что когда Андрей Егорович устремляет на кого-нибудь пристальный взгляд, то глаза его, как два маленьких острых буравчика, точно насквозь тебя просверливают. Хотя, как выяснилось позже, впечатление это было обманчивым. На самом деле мысли Андрея Егоровича в этот момент обычно витали где-то далеко-далеко. Так далеко, что Юрка даже придумал ему новое прозвище – Лжебуравчик. Но оно почему-то не прижилось.

«И как я могла на Ермолаева такое подумать?!» – уже в который раз Черепашка задавала себе этот вопрос. Тут она вспомнила про Юркину записку, но, поколебавшись секунду, решила прочитать ее потом. В таком подавленном настроении вряд ли она сможет оценить его тонкий юмор. Урок тянулся целую вечность. Вначале Буравчик долго и нудно разбирал ошибки, допущенные в четвертных контрольных, и, произнося свое обычное: «С дневником на класс!», вызывал к доске провинившихся (в смысле, допустивших ошибки в задачах) учеников. Сей участи не избежала и Люся.

– Черепахина, с дневником на класс, – проскрипел Буравчик.

Черепашка вздрогнула, растерянно посмотрела на Ермолаева. Тот понимающе улыбнулся и поднял вверх плотно сжатый кулак. Этот жест – «но пасаран!»* – означал, что Люся может смело рассчитывать на его, Юркину, поддержку. Не обнаружив на парте своего дневника, Люся полезла в сумку и принялась планомерно и, по обыкновению, неспешно извлекать наружу ее содержимое: книжку за книжкой, тетрадку за тетрадкой, карандаш за ручкой и так далее.

– Что ты там возишься, Черепахина? – возмутился Буравчик.

– Андрей Егорович, – Люся подняла на учителя свои «телевизоры» (так Юрка прозвал ее большие, в массивной черной оправе очки, формой действительно напоминавшие экран телевизора), – я, кажется, дневник дома забыла.

В классе раздались негромкие смешки.

– Внимательнее нужно быть, Черепахина! – нахмурил белесые брови Буравчик. – Хорошо, выходи на класс без дневника.

Люся энергично кивнула, но вместо того чтобы встать из-за парты, начала укладывать в сумку разложенные на парте учебники, тетрадки и мелкие предметы.

– Черепахина, ты что там, уснула? – Похоже, терпение Буравчика было уже на пределе.

И в эту самую секунду, как спасительный гром среди душного июльского дня, грянул звонок. Буравчик закрыл классный журнал и, не сводя с Люси пристального взгляда, с досадой покачал головой:

– Готовься, Черепахина. В следующий раз начнем с тебя.

– Хорошо, Андрей Егорович. – Черепашка кротко потупила взор.

К концу уроков Люся забыла и страшные пророчества Лу, и сам сон, который, казалось, выветрился из ее головы, не оставив и следа. По дороге домой Лу вместе с Катей Андреевой и Володей Надыкто, как обычно увязавшимся за ними, решили отпраздновать начало третьей четверти. Ребята намеревались посидеть в любимом (по причине вполне доступных цен и удачного месторасположения) кафе «Два клона». Не «Два клоуна» и не «Два клена», как думали многие, а именно «Два клона» – от слова «клонировать». Вернее, наоборот, конечно же, слово «клонировать» образовано от слова «клон», что означает, «существо, полученное путем деления клетки». Дизайн и вся обстановка кафе были весьма своеобразными и вполне соответствовали его названию.

Черепашка не пошла в кафе с одноклассниками, хотя Лу буквально за руку ее туда тянула. Люсе вообще не нравился странный интерьер этого выпендрежного, как она считала, кафе. Стеклянные стены, квадратные, на высоких ножках столики, сделанные из какого-то тускло поблескивавшего в лучах холодного освещения металла, неудобные стулья в форме металлического круга, укрепленного на высокой ножке. И когда ты забираешься на такой стул, то ноги болтаются, не доставая до пола добрых полметра. И столы, и стулья были намертво прикручены к серебристому пластику, который покрывал весь пол. И сколько бы посетителей ни находилось внутри, всегда оставалось ощущение какой-то гулкости, необжитости и пустоты пространства. Эффект этот был запланирован и достигался за счет непривычно больших расстояний между столами.

За стойкой, имевшей столь же лаконичный и холодный вид, как и все остальное убранство этого необычного заведения, стояли всегда совершенно лысые братья-близнецы Макс и Дэн. Может быть, на самом деле их звали совсем иначе, но посетители кафе обращались к ним только так. Причем никто, похоже, не отличал, кто из них Макс, а кто Дэн. Обритые под ноль близнецы были похожи друг на друга как две капли воды и одевались тоже совершенно одинаково: широченные штаны-трубы, пестрые без рукавов футболки и серебристые широкие галстуки, нелепо болтавшиеся на их голых и длинных шеях. И даже татуировки, которые щедро украшали руки и плечи братьев-близнецов, также совершенно не отличались ни цветом, ни самим рисунком.