Гилберт грустно улыбнулся и вышел. Энн не надо было говорить о том, что она должна думать о ребенке. С того момента, как она стала матерью, она только о нем и думала, глядя своими большими глазами на лежавшее рядом существо. Ничто другое ее не волновало. В течение нескольких часов она наслаждалась столь острым ощущением счастья, что думала, что даже ангелы завидуют ей.

— Маленькая Джоси, — лепетала она, когда Марилла зашла в комнату, чтобы посмотреть на ребенка. — Мы планировали так назвать ребенка, если родится девочка. Мы перебрали столько имен, которыми хотели бы назвать ее в честь разных наших друзей. Было очень трудно выбрать. В конце концов мы остановились на Джоси. Для краткости мы можем называть ее Джой, это звучит очень красиво. Ах, Марилла! Я считала, что раньше была счастлива. Но теперь я поняла, что это была только мечта о счастье, сон, а теперь наступила реальность.

— Ты не должна много разговаривать, Энн. Подожди, ты еще очень слаба, предостерегающе сказала Марилла.

— Ты знаешь, как мне тяжело не разговаривать, — улыбнулась Энн.

Вначале Энн была слишком слаба и слишком счастлива, чтобы заметить мрачный вид Гилберта и печаль на лице Мариллы. Тогда в ее душу вкралось безжалостное, холодное, как морской туман, подозрение. Почему Гилберт не радуется, почему он ничего не говорит ей о ребенке? Почему они забрали от нее ребенка? Что-то было не так.

— Гилберт, — прошептала Энн, — с ребенком ведь все в порядке, правда? Скажи.

Прошло некоторое время, прежде чем Гилберт повернулся к Энн. Он нагнулся к ней и заглянул в глаза. Марилла, стоявшая под дверью, услышала жалобный душераздирающий стон и бросилась в кухню, где плакала Сьюзан.

— Ах, бедняжка, бедняжка! Как же она перенесет это, мисс Кетберг? Боюсь, это убьет ее. Она так ждала этого ребенка, была так счастлива. Неужели ничего уже нельзя сделать, мисс Кетберг?

— Боюсь, нет, Сьюзан. Гилберт сказал, что надежд нет. Он с самого начала знал, что ребенок не выживет.

— А ребеночек такой милый, — всхлипывала Сьюзан. — Я никогда не видела таких белых младенцев. Обычно они красные или желтые. Он открыл свои глазенки, как будто ему уже месяц, маленький. Бедная молодая миссис доктор!

На закате маленькое создание, которое появилось на рассвете, покинуло этот мир, оставив в нем разбитые сердца. Корнелия взяла маленькую белую леди из добрых, но сильных рук медсестры и облачила крошечное, мягкое, как воск, тело в красивое платье, которое подарила Лесли. Лесли просила об этом. Затем она положила тело рядом с убитой горем матерью. Лицо Энн было в слезах.

— Бог дал, Бог и взял, — проговорила медсестра сквозь слезы. — Да будет благословенно имя Господне!

Затем она вышла, оставив Энн и Гилберта вдвоем с их горем.

На следующий день маленькая белоснежная Джой была положена в вельветовый гробик, который Лесли отделала цветами. Ее похоронили на кладбище около церкви в Долине. Мисс Корнелия убрала всю одежду, приготовленную для младенца, и маленькую колыбельку. Затем они сели и опустили головы. Маленькая Джой никогда не будет спать здесь. Она нашла себе более холодную и узкую кроватку.

— Для меня это ужасное разочарование, — сказала мисс Корнелия с дрожью в голосе, вспоминая те роковые минуты на закате, когда умерла девочка, покинув эту землю и улетев в Долину Теней.

— Бедная Энн! Ее сердце разбито.

— Я завидую Энн, — вдруг резко сказала Лесли. — Я завидовала бы ей, даже если бы она умерла. Она была матерью в течение целого дня! Я с радостью отдала бы всю мою жизнь ради этого!

— Ты не должна говорить так, Лесли, дорогая, — сказала мисс Корнелия. Она боялась, что мисс Кетберг подумает что-то ужасное о Лесли.

Выздоровление Энн шло медленно. Многое причиняло ей боль. Цветы и солнечный свет, — все в Четырех Ветрах сильно раздражало ее. А когда шел дождь, она не находила себе места при мысли о том, что тяжелые капли падают на маленькую могилку на кладбище у церкви. А когда от ветра гремел навес крыши, Энн слышались какие-то голоса, которых раньше она никогда не слышала.

Добрые посетители, которые пытались своими несколько неуклюжими утешениями загладить боль тяжелой утраты, причиняли хозяйке дома только еще большие страдания. Письмо от Фил Блэйк было последней каплей. Фил слышала о рождении ребенка, но не слышала о смерти. Поэтому она послала письмо, полное поздравлений. Оно ранило Энн в самое сердце.

— Я так смеялась бы, читая эти поздравления и шутки, если бы у меня был ребенок, — сказала рыдающая Энн Марилле. — Но у меня нет моей малышки, и все эти поздравления кажутся мне теперь жестокой насмешкой. Хотя, я знаю, Фил не хотела причинять мне боль ни одним словом. О, Марилла, не знаю, как я буду жить дальше, как я снова смогу быть счастливой. К концу моей жизни все, вое воспоминания и окружающий меня мир будут только причинять мне боль.

— Время поможет тебе, — сказала Марилла, которая мучилась от переполнявшего ее сострадания, но никак не могла выразить его как-нибудь иначе, кроме как избитыми фразами.

— Это несправедливо, — сказала Энн. — Дети рождаются и живут там, где их совсем не ждут, где за ними никто не смотрит, Я так любила бы моего ребенка, так заботилась бы о нем, я дала бы ему все, что могла. А мне не было позволено сохранить его.

— Такова была воля Бога, Энн, — сказала Марилла, не в силах найти другое объяснение случившемуся. — Значит, так было надо, маленькой Джой лучше было уйти.

— Я не могу поверить в это, — снова зарыдала Энн. Затем, увидев, что Марилла ошеломленно смотрит на нее, она с жаром добавила:

— Зачем вообще ей стоило рождаться, зачем вообще кому-либо надо появляться на свет, если им лучше умереть? Я не думаю, что родившемуся ребенку лучше умереть в день своего рождения, вместо того, чтобы жить, любить и быть любимым, радоваться и страдать. Разве лучше сразу кануть в вечность? И откуда ты знаешь, что такова воля Бога? Может быть, его планы просто были расстроены силами зла. Я не могу с этим примириться.

— Ах, Энн, не говори так, — сказала Марилла, которая искренне волновалась за Энн, когда она начинала говорить такие страшные вещи. — Мы не можем всего понимать, но мы должны верить, что все к лучшему. Я знаю, тебе трудно сейчас так думать, но это только сейчас. Но попытайся быть сильнее, пожалуйста, ради Гилберта. Он так беспокоится за тебя. Ты не приходишь в себя слишком долго, уже давно пора.

— О да, я знаю, я веду себя как эгоистка, — вздохнула Энн. — Я люблю Гилберта больше, чем когда-либо, и я хочу жить для него. Но у меня такое ощущение, будто часть меня похоронена там, у церковного забора, на кладбище, и мне от этого так больно, что я больше не люблю жизнь.

— Так будет не всегда, Энн.

— Мысль о том, что эта боль когда-нибудь пройдет, ранит меня еще больше, чем все остальное, Марилла.

— Да, я понимаю тебя, у меня тоже так бывает иногда. Но мы все любим тебя, Энн.

Капитан Джим каждый день заходил к нам, чтобы спросить о твоем самочувствии, миссис Мур тоже не покидала нас ни на минуту. А мисс Брайэнд все свое время проводила, готовя разные вкусные вещи для тебя. Сьюзан это не очень нравилось. Она считает, что готовит не хуже мисс Брайэнд.

— Дорогая Сьюзан! Все ко мне так добры, Марилла. Я не неблагодарная, и, когда эта боль немного утихнет, я, может быть, стану такой, как прежде.