Древняя Русь воспринималась через петровские реформы. Больше того, петровские реформы заслоняли собою Древнюю Русь.

Люди XIX в. повсюду видели вокруг себя то, что было реформировано Петром, и то, что оставалось нетронутым его преобразованиями. Нетронутыми петровскими реформами оказались по преимуществу низшие слои общества – крестьяне. И вот отсюда у людей XIX в. сложилось впечатление, что быт крестьян и вообще быт низших слоев населения – это и есть быт Древней Руси; культурный уровень крестьян – это культурный уровень Древней Руси.

Далее. Петр был действенным, активным началом в русской жизни; поэтому по контрасту с его деятельностью вся допетровская Русь представлялась неподвижной, косной, замшелой.

Далее. Петр обратил Русь к Западной Европе, поэтому допетровская Русь представлялась отгороженной от Европы китайской стеной.

Далее. Русь конца XVII в., т. е. непосредственно предпетров-ская, отождествлялась со всей Русью. Как будто забывалось, что Древняя Русь имеет семивековое развитие. Так возникло частично сохраняющееся еще и сейчас в обывательской среде отождествление быта, нравов, искусства конца XVII в. с культурой всей Древней Руси на всем протяжении ее развития.

О чем бы и о какой бы эпохе Древней Руси ни писалось (о Киевской Руси, о Москве, о Пскове, о ХПв., о XIII в., о XV в.) – всюду Древняя Русь изображалась предпетровской – XVII в.

В развитии этих представлений о Древней Руси существенное значение имела записка Н. М. Карамзина "О древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях". Она была написана им в 1811 г., но стала широко известной с 30-х годов XIX в., после опубликования ее в заграничной печати. Именно в этой записке Н. М. Карамзина было высказано то ошибочное положение, которое стало затем избитым местом во всех суждениях о Древней Руси, – о едином, неизменном и крестьянском характере культуры Древней Руси. Крестьянин XIX в. был полностью отождествлен со всеми людьми Древней Руси от верху и до низу. "Петр ограничил свое преобразование дворянством, – писал Карамзин. – Дотоле, от сохи до престола, россияне сходствовали между собою некоторыми общими признаками наружности и в обыкновениях. Со времен Петровых, высшие степени (т. е. высшие слои населения. – Д. Л.) отделились от нижних, и русский земледелец, мещанин, купец увидел немцев в русских дворянах".

Суждения Карамзина отразились и во взглядах славянофилов, и во взглядах их противников. И так называемые западники, и славянофилы одинаково выделяли основные признаки культуры Древней Руси, но только у одних эти признаки стояли со знаком минус, а у других – со знаком плюс.

Именно такие представления о Древней Руси мы встретим и у Белинского, и у славянофилов. Славянофилы видели в Руси "земское", т. е. в их понимании "мужицкое" царство, земледельческое по преимуществу., Ведь не случайно представитель древ-него русского рода – Рюрикович по происхождению, ценивший в себе эту древность рода, – К. С. Аксаков ходил в крестьянской поддевке и по-крестьянски стригся в кружок, полагая, что так делали все в Древней Руси.

На основании наблюдений современного славянофилам крестьянства они создали знаменитую теорию общинного землепольвования, объявленную "нравственным союзом людей". Идеализировались верования, быт и нравы крестьянства, подражать которым стремились славянофилы. Крестьянский, замкнутый, неподвижный и "бессознательный" характер культуры Древней Руси подчеркивался в их статьях. Ив. Киреевский писал: "…до сих пор национальность наша была национальность необразованная, грубая, китайски-неподвижная". Он отрицал существование искусства в Древней Руси. Существование искусства в Древней Руси отрицали и В. И. Григорович, и другие славянофилы. Киреевский почти не расходится с Белинским, говорившим об "азиатской созерцательности" Древней Руси, но только высказывает это другими словами. Он пишет о "естественных, простых и единодушных отношениях", о законах, вылившихся "из бытового предания и из внутренних убеждений". Он говорит о "простоте жизненных потребностей" в Древней Руси, о "тяжелом закосне-нии", об "оцепенении духовной деятельности", которое было следствием татарского ига. Он отмечает простонародный, крестьянский характер народности: "…у нас искать национального, значит искать необразованного".

То же повторяет Киреевский и в статье "О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России". По мнению Киреевского, просвещение России следует искать "в нравах, обычаях и образе мыслей простого народа". "Русский быт, созданный по понятиям прежней образованности и проникнутый ими, еще уцелел, почти неизменно, в низших классах народа". Киреевский в статье "Девятнадцатый век" писал: "Какая-то китайская стена стоит между Россиею и Европою, и только сквозь некоторые отверстия пропускает к нам воздух просвещенного Запада; стена, в которой Великий Петр ударом сильной руки пробил широкие двери".

Знаменательно, что это было написано Киреевским в 1832 г., а в 1833 г. Пушкин создавал "Медного всадника", где писал об окне в Европу, ссылаясь, впрочем, в примечании не на Киреевского, а на Альгаротти.

Так же как и Белинский, Киреевский рассматривает Новгород и Псков как историческую случайность. "У нас также были Новгород и Псков; но внутреннее устройство их (занятое по большей части из сношений с иноземцами) тогда только могло бы содействовать к просвещению нашему, когда бы ему не противоречило все состояние остальной России. Но при том порядке вещей, который существовал тогда в нашем отечестве, не только

Новгород и Псков долженствовали быть задавлены сильнейшими соседями, но даже их просвещение, процветавшее столь долгое время, не оставило почти никаких следов в нашей Истории, – так несогласно оно было с целою совокупностью нашего быта".

Мысли Чаадаева о Древней Руси и о России в целом обнаруживают черты сходства с мыслями славянофилов: "…мы заимствовали первые семена нравственного и умственного просвещения! у растленной, презираемой всеми народами Византии". Он подчеркивает крестьянский, деревенский характер Древней Руси: "Мир пересоздавался, а мы прозябали в наших лачугах из бревени глины". Он отмечает азиатскую созерцательность: "Всегда поражала меня эта немота наших лиц". В письме к А. И. Тургеневу он подчеркивает стихийность, бессознательность русской истории: "Мысль разрушила бы нашу историю, кистью одною можно ее создать". Он подчеркивает отъединенность русской истории: "Уединившись в своих пустынях, мы не видали ничего, происходившего в Европе. Мы не вмешиваемся в великое дело мира".

Чаадаев перенес распространенную в его время характеристику Древней Руси на всю Россию, в том числе и на современную ему, и придал ей резко отрицательное значение. В этом было одно из существенных отличий его взглядов на Древнюю Русь от взглядов славянофилов.

Мы не обсуждаем сейчас интереснейшей, важной и далеко еще не оцененной по достоинству философской позиции славянофилов и их общественных воззрений, однако в своих воззрениях на Древнюю Русь они были мало оригинальны. Более того, они мешали открытию ценностей искусства и литературы Древней Руси и их подлинному пониманию.

Неудивительно, что представления о Древней Руси как о крестьянском царстве, в котором и верхи, и низы общества жили одной и той же малоподвижной и в общем низкой культурой, были широко распространены и за пределами славянофильства. В частности, они проникли и в немецкие истории всеобщих искусств: Куглера, Э. Ферстера, Шназе. Эти истории искусств переводились затем на русский язык, и здесь эти ограниченные представления возвращались на родную почву – в Россию, но уже с ярко выраженной враждебной к русской культуре окраской. С этими взглядами боролся еще Ф. И. Буслаев, но отрицательное отношение к древнерусскому искусству и непонимание древнерусской культуры продолжало чувствоваться долго.

Стоит ли говорить о том, что от Загоскина и до Мордовцева русская историческая беллетристика, разрабатывавшая тему Древней Руси, в иных случаях сильнее, а в иных – слабее, находилась под влиянием тех же, выработавшихся еще в начале XIX в. представлений об уравнительном, одинаковом для всех сословий характере культуры Древней Руси. Ни по языку, нарочито грубому, мужицкому (пущай, пошто, дюже, не замай, таперича), ни по платью (только более богатому), ни по своим привычкам представители высших сословии не отличались в этой дореволюционной беллетристике от крестьян, ремесленников, купцов. Князь и крестьянин, боярин и крестьянин жили одинаково: разница заключалась в обилии яств, в ценности платья…