По мостику, у нас над головами расхаживал, стуча сандалиями, человек в белом халате. Он снимал и записывал показания приборов. Он не обратил на нас внимания, но господин Ямамото окликнул его: “Харада-кун!” — и он оглянулся с удивительно приветливой улыбкой.

— Харада-кун, открой нам потом третью камеру.

— Слушаюсь, там уже все приготовлено.

Господин Ямамото кивнул.

— Пойдемте пока в мой кабинет, — сказал он мне и зашагал по центральному мостику.

— Смотрите, смотрите!.. — шепчет Ёрики, хватая меня за локоть.

Но я и без него не свожу глаз с бассейнов, мимо которых мы идем.

В первом бассейне две громадные подводные крысы — самец и самка. Они ничем не отличаются от обыкновенных полевых крыс, только у основания шеи, где шерсть редкая, открываются и закрываются бледно-розовые щели, да еще бросается в глаза форма груди, похожей на маленькую бочку. Двигались в воде они с поразительной ловкостью, причем плавали не только по-собачьи, загребая лапками, как это делают наземные животные, но и как креветки, резко сгибая и распрямляя туловище. Впрочем, инстинктов, свойственных грызунам, они, видимо, не утратили: одна из них поднялась на поверхность, вцепилась в плававший кусок дерева и, грызя его, медленно, животом кверху, вернулась в глубину. Другая хотела было броситься на меня, но за мгновение до удара о стекло бассейна ловко повернулась и уставилась на меня большими круглыми глазами, полуоткрыв рот и высунув красный язык.

В следующих двух бассейнах тоже были крысы. А в четвертом находились зайцы. Не в пример крысам они безжизненными мешками, покрытыми слипшейся шерстью, неподвижно висели в воде у самого дна. Господин Ямамото щелкнул ногтем по стеклу и сказал: “С травоядными пока получается плохо. Слишком специфичен способ ассимиляции энергии… Первое поколение еще как-то удается вырастить, а вот начиная со второго все идет прахом”.

Мы поднялись по железному трапу и оказались перед подвешенной к потолку камерой, похожей на ящик. На пороге камеры я непроизвольно обернулся. Как раз в этот момент у дальней стены в бассейне величиной с грузовой вагон, взбаламутив воду, всплыл с хриплым стоном огромный черный лоснящийся зверь. Это была корова.

— Внушительное зрелище, не правда ли? — с улыбкой сказал господин Ямамото, закрывая дверь. — С травоядными тоже так или иначе получается, если не жалеть искусственных кормов. Коровы дают мясо и молоко, поэтому производство искусственных кормов в больших масштабах оказывается выгодным. Только вот доильные машины отказывают, не работают под водой. Пока мы применяем небольшие вакуумные насосы, но это, разумеется, не выход… — Он повернулся к холодильнику в стене, достал фарфоровый кувшин и налил в стакан молоко. — Попробуйте, пожалуйста. Парное молоко, только что доили. Почти не отличается от молока на суше. Правда, анализы показывают повышенное содержание соли, но молоко здесь скорее всего ни при чем, просто при дойке в пего неизбежно попадает морская вода. А самое главное то, что оно свежее.

Чтобы не обидеть его, я одним глотком осушил стакан. Молоко было вкуснее домашнего. Видимо, из-за хороших кормов. Затем меня усадили на стул. Думается, это отличный прием для того, чтобы разбить лед, — сразу угостить молоком и только затем предложить садиться. Если все это игра, то мой партнер является изрядным актером.

— Сейчас поздно, и вы, наверное, устали… Мы-то здесь привыкли к ночной работе, — сказал профессор Ямамото.

Он стоит, сплетя на груди толстые пальцы, спиной к стенду с микроскопом и различными химическими приборами. На пальцах торчат редкие жесткие волоски, как на щетках для домашних кошек и собак. Позади меня высокий книжный шкаф и ширма, за которой виден край койки.

— Ничего, мы тоже частенько засиживаемся допоздна.

— Да, конечно, вы так загружены… Но у нас сам характер работы такой, для нас нет ни дня, ни ночи. Судьба, ничего не поделаешь! Хищники, например, ведут преимущественно ночной образ жизни. Можно было бы прибегнуть к искусственному освещению, но вот собак мы должны дрессировать под открытым небом, а днем этого делать нельзя. Мы ведь прячемся от посторонних глаз…

— Прячетесь?

— Разумеется, прячемся, — подтвердил он с теплой усмешкой. — Но вам-то мы покажем потом, если останется время… Как вы насчет молока? Может быть, еще стакан? Ёрики-кун, ты будешь?

Я с изумлением взглянул на Ёрики. С едва знакомыми людьми так не разговаривают, даже при дружелюбии и общительности господина Ямамото. Однако Ёрики не собирался скрывать, что он здесь свой человек. Он просто присоединился к словам профессора.

— Выпейте, сэнсэй. Вода в молоке из Токийского залива, но она стерильно чистая. Ее здесь отфильтровывают и затем восстанавливают искусственно…

— Давайте я покажу вам макет. — Господин Ямамото встал и вытащил из тумбочки возле книжного шкафа кожаный чехол. Поднялась пыль. — Здесь у меня далеко до стерильной чистоты… Ну вот, взгляните, пожалуйста. Это один из участков лаборатории в вертикальном разрезе. Над ним море… До поверхности около двухсот метров, не так ли? Вода поступает через эти трубы. Фильтры действуют под давлением, используется естественное давление воды. Пропускная способность — около восьми тысяч килолитров в минуту. Кроме того, есть еще два резервных фильтра, на две тысячи килолитров каждый. Но в тщательно отфильтрованной воде, видимо, нарушается некое природное равновесие, она мешает нормальному развитию организмов. В частности, падает способность к ассимиляции, возникают заболевания аллергического свойства. Поэтому здесь, внизу, в отфильтрованную воду добавляются различные органические и неорганические вещества, чтобы приблизить ее состав к природной морской воде. Так мы по желанию воспроизводим воды Красного моря, антарктических морей, впадин Японского моря. У нас ведутся, например, исследования, какие моря наиболее подходят для свиноводства.

— И здесь можно до отвала лакомиться сасими из свинины, — вставил Ёрики.

— Совершенно верно. Свинина у нас на редкость вкусная. Правда, некоторые с непривычки брезгают. Но она гораздо вкуснее говядины. И когда к ней привыкаешь, отказаться уже трудно. Хотите попробовать?

— Нет. Не сейчас. — Мне показалось, что они сговорились дурачить меня, и я разозлился. — Я бы предпочел, если это возможно, немедленно обратиться к основному вопросу… — Тут я заметил, что говорю грубо, но остановиться уже не мог и продолжал куда кривая вывезет: — Право, не знаю, как извиниться перед вами. Свалились к вам как снег на голову в такое неподходящее время… Я полагаю, Ёрики объяснил вам причину нашего визита?

— Да, я слышал, что вы заинтересовались нашими исследованиями… Впрочем, это не имеет никакого значения, не беспокойтесь, пожалуйста. Мы живем здесь в строгой изоляции от внешнего мира, и вы представить себе не можете, сэнсэй, до чего приятно побеседовать с таким человеком, как вы… Живем чуть ли не в центре Токио, а с людьми встречаемся чрезвычайно редко. Ведь получить разрешение трудно.

— Разрешение на выход отсюда?

— Нет, разрешение для посетителей.

— Значит, что же, это лаборатория государственная?

— Нет, как можно! Будь она государственная, как ваша, разве мы могли бы сохранить ее в тайне? Правда, не было бы и таких строгостей. — Он выставил передо мной свою огромную руку, как бы предупреждая мой вопрос. — Нет, этого я не могу вам сказать. Говоря по правде, даже я не совсем понимаю сущность организации, которой принадлежит наша лаборатория… Но у этой организации огромная сила! У меня, например, такое ощущение, будто она держит в руках всю Японию. А поскольку я от души полагаюсь на нее, мне нет смысла узнавать и уточнять то, что меня не касается.

— В таком случае это известно тебе, — сказал я, обращаясь к Ёрики.

— Мне? Что вы, что вы!

Ёрики преувеличенно высоко поднял брови и потряс головой, но я заметил, что лицо его при этом оставалось спокойным.

— Странно, однако, — сказал я. — Как же ты сумел получить для меня разрешение?