«Как этот портрет похож на него! – подумала она. – Его глаза, его рот, его черты! Точно портрет его брата! О, я буду беречь эту книгу. Глядя на этот портрет, я буду думать, что он сам около меня».

Но проходили дни, а желанная встреча все не устраивалась.

Лизбет считала, что ее чудный, светлый сон любви и счастья навсегда и безвозвратно канул в вечность, и вдруг однажды получила записку, подписанную именем Франца, где он сообщал ей, что только что вернулся из отъезда, и просил прийти на Пратер, на обычное место их встреч.

Лизбет с радостью сказала себе: «Он не забыл меня! Может быть, он не знает, как я люблю его!» – и, конечно, поспешила исполнить просьбу своего Франца.

Свидание состоялось. На этот раз молодые люди были одни и могли говорить без помехи. Они делились своими впечатлениями, желаниями, мечтами. Расставаясь, когда уже стемнело, влюбленные обменялись первым поцелуем, взаимно считая, что это является залогом их помолвки.

Герцог весь отдался этой свежей и чистой любви. Его опьяняло чувство этой девушки, не знавшей его звания, считавшей его бедным, скромным служащим. Он давно разглядел все расчеты честолюбия, тщеславия и выгоды, скрывавшиеся в глубине его лестных успехов среди дамского общества при дворе. Ведь герцогу Рейхштадтскому могла предстоять самая блестящая участь! Он мог занять со временем престол Франции. Может быть, со смертью эрцгерцогов австрийский трон перейдет к нему, внуку нынешнего императора… Молодой принц не мог не видеть, как все эти преимущества действовали на женские сердца и как пуста, тщеславна и лжива была та любовь, которую в изобилии расточали ему дамы придворного круга.

Возвращаясь мыслью к скромной лектрисе, любившей его, не зная, кто он, и не ожидая короны взамен своей любви, юноша грустно говорил про себя:

– Пусть она никогда не знает этого! Пусть она любит только Франца, скромного секретаря придворной канцелярии!

В одной из темных, извилистых улиц центра Парижа, на углу улицы Мандар, находилось маленькое кафе, посетителями которого были окрестные мелкие торговцы и служащие. Несмотря на свое громкое название «Прогресс», это заведение нисколько не изменило старых традиций, по крайней мере в отношении следов мух на грязных и рваных обоях, паутины по углам и слоев копоти и пыли на сводах потолка. Это было скромное и почтенное кафе с патриархальными нравами, где истребляли прохладительное питье, где никто не возвышал голоса, где читали газеты, играли в карты и домино, где всегда царили мир и спокойствие.

То и другое всецело воплощались в лице благодушного существа, постоянно помещавшегося среди чашек и ложек на прилавке, около длинного ряда бокалов, приготовленных для лимонада и других напитков. Это был Картуш, или попросту Туш, домашний кот владелицы кафе, смотревший своими блестящими фосфорическими глазами на все окружающее с невозмутимым спокойствием и равнодушием.

Владелица Туша восседала между чашками с сахаром и бутылками коньяка с таким же величавым и невозмутимым видом, как и ее кот. Мадам Морен уже несколько лет вдовела. После смерти мужа она хотела было в порыве горя продать кафе, но этому воспротивились все клиенты, и она, покорившись общему желанию, осталась сидеть за конторкой на своем бархатном табурете.

Больше всех посетителей настаивал на этом некто Арман Лартиг. Восточного происхождения, но рано приехавший в Париж, он служил когда-то военным и участвовал в походе в Испанию при Бурбонах. Это был веселый малый, хороший товарищ, по ремеслу живописец-декоратор; он обещал хозяйке кафе обширную клиентуру среди рабочих-маляров, с которыми, как он говорил, ему постоянно приходилось иметь дело.

Хозяйка кафе охотно приняла предложение, и действительно ее тихое заведение наполнялось по утрам шумной, веселой толпой молодежи. Говор и оживление сменили спокойную тишину, царствовавшую до сих пор в кафе и дававшую повод хозяйке говорить:

– Мое кафе – это настоящий салон!

Обычные клиенты, собиравшиеся несколько позже поиграть в домино и на бильярде, опустошая пивные кружки, не имели ничего общего с малярами, но и тут появились новые лица благодаря Лартигу: это были врачи, профессора, отставные военные, несколько состоятельных рантье.

– Это все мои клиенты или их друзья, – говорил Лартиг. – Если мы будем довольны, то зайдем и завтра…

Доходы увеличивались, и хозяйка всецело положилась на Лартига. Он начал с того, что переменил название кафе. Оно называлось просто «Кафе Морен», но раз Морен умер, то, конечно, не мог больше держать кафе. Лартиг отклонил также прозвание «Кафе Юности», предложенное хозяйкой, находя, что оно отпугнет клиентов солидных, иногда самых выгодных, и предложил дать кафе название «Прогресс».

– Это будет понятно для всех в наше время, когда началась борьба отживающего режима с новыми течениями жизни… – пояснил Лартиг.

– Так вы занимаетесь политикой? – удивилась госпожа Морен. – Я и не подозревала об этом. Впрочем, это дело ваше.

Лартиг рассмеялся и сказал:

– Вот что, мамаша Морен: когда я скажу вам: «Подите, мадам Морен, вас спрашивают!», тогда уже вы не вмешивайтесь больше в наши разговоры, а идите подальше, в кухню или в спальню, пока вас не позовут обратно. Видите ли, нам иногда надо побыть одним; но будьте покойны: мы не скомпрометируем вас. Мы все знаем друг друга, и когда собираемся говорить о том, что нас интересует, то будьте уверены, что ничье лишнее ухо не услышит того, что не надо.

– Несчастные! Вы хотите составлять заговоры у меня!

– Да, среди пенатов покойного Морена. Он, кажется, был ретроград, он никогда не говорил ни слова, однако неизвестно, что он думал.

– То, что надо, господин Арман: он был за правительство.

– И мы, мы тоже за правительство, но за будущее правительство. До свидания, мамаша Морен! Прежде всего продолжайте смотреть на нас как на добрых малых, приходящих к вам сыграть свою партию и поболтать о своих делишках после трудового дня.

И Лартиг, распрощавшись, вернулся к своему делу – торопить рабочих и следить за ходом исполняемой работы.

Кафе «Прогресс» скоро сделалось одним из тех таинственных и страшных впоследствии мест, где готовилось и зрело великое, грозное политическое движение 1830 года.

Из осколков бывших масонских лож, из остатков политических партий вроде карбонариев, проповедовавших самые передовые идеи, образовалось общество под девизом: «Помогай себе сам – Небо тебе поможет», поставившее себе целью покончить с Бурбонами. Оно образовало в Париже сотни мелких центров во всех кварталах города, похожих на готовые к извержению вулканы. Кафе «Прогресс» стало одним из таких мелких вулканов. С того дня, как Карл X, тупой, ограниченный король, плохо сознававший, что рискует своим троном, а пожалуй, и жизнью, осмелился явиться перед национальным собранием и отказать в принятии знаменитого адреса, подписанного 221 смелым депутатом, была открыто объявлена война между дворцом и городом.

Можно сказать, что революция 1830 года, которой было суждено окончиться в три дня, началась 18 марта 1830 года, когда король ответил на поданный ему адрес, что он «объявил свое решение в речи, произнесенной им при открытии сессии, что его намерения непоколебимы и что в интересах своего народа он не может отказаться от них».

С марта до июля народ собирался сопротивляться. Было решено послать в собрание тех 221 депутата, которые подписали адрес, с добавлением еще известного числа либеральных депутатов.

Среди вождей движения выделялись в то время Казимир Перье, Жак Лафит, Одран де Пюираво, Дюпен Старший и некоторые другие.

В умах молодежи происходило большое брожение. Учебные заведения развивали либерализм в пользу республики. Этим в особенности отличалась Политехническая школа, гордившаяся своим вмешательством в дела отечества в 1814 году. Там влечение и симпатия к республике смешивались с обожанием Наполеона. В мастерских также бродило недовольство: Бурбонам не могли простить их возвращение с казаками и смотрели на них как на ненавистных средневековых баронов. Предместья были проникнуты славными воспоминаниями об империи. «Если король умрет, – говорилось там, – то тогда надо идти в Вену и привести сюда обратно Наполеона Второго».