В 1891 году Толстой объявил, что предоставляет всем желающим право безвозмездно издавать те из своих сочинений, которые были им написаны с 1881 года (все крупные произведения, кроме “Воскресения”, были им написаны до 1881 года). Однако гонорар за “Воскресение” он от Маркса, как мы знаем, получил (хотя и передал духоборам) и право издания в Германии продал (через Черткова).

Наконец, в 1909-1910 годах Толстой пишет ряд завещаний, смысл коих сводится к тому, что он передает право безвозмездно издавать все свои произведения всем желающим, с тем условием, что фактическим душеприказчиком литературного наследства станет Чертков, который будет “вести дело на тех же основаниях, на каких он издавал писания Льва Николаевича при жизни последнего”. Фраза “на тех же основаниях” настораживает. Почему Толстой не написал “бесплатно”? Ведь мы знаем, что Чертков продавал за границей произведения Толстого, написанные уже после 1881 года… Получается, что “на тех же основаниях” можно распоряжаться и за деньги. Хочешь, например, первым напечатать неизданного или нецензурированного Толстого — плати, а следующий уже можешь бесплатно… Поневоле начнешь понимать обделенную Софью Андреевну.

Тем не менее я считаю, что Толстой был совершенно искренен, когда 22-23 апре-ля 1884 года писал А. А. Толстой: “Всякие утехи жизни — богатства, почестей, славы, всего этого у меня нет”. В “Отце Сергии” им сказано: “Высшее общество тогда состояло, да, я думаю, всегда и везде состоит из четырех сортов людей: из 1) людей богатых и придворных; из 2) небогатых людей, но родившихся и выросших при дворе; 3) из богатых людей, подделывающихся к придворным, и 4) из небогатых и непридворных людей, подделывающихся к первым и вторым. Касатский не принадлежал к первым. Касатский был охотно принимаем в последние два круга”. То же самое можно было бы сказать и о Толстом — и это с его-то гордыней и честолюбием? По его запросам Ясная Поляна и дом в Хамовниках были не собственность, а 1457 рублей в месяц — не деньги. Он с чистой совестью мог сказать, что, не желая другой собственности, не имеет никакой. А коли нет всемирных почестей и славы (в 1884 году), то и всероссийская слава — не

слава.

Как и несчастный М. М. Клечковский, Толстой бежал не только от Софьи Андреевны, но и от Черткова, и от Сергеенки, и от дочери Александры… Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел… Он настолько был уже придавлен собственным учением, что бежал от всего, что противоречило ему. Он так часто посылал в подобный путь своих героев, что, вероятно, ощущал их как молчаливую толпу, стоявшую за его спиной в ожидании, когда же он наконец присоединится к ним. И в один не самый счастливый момент он сказал им: “Пошли

!” между прошлым и будущим. Мост через эту пропасть — жизнь, и наводить его нам помогает и опыт тех, кто безуспешно пытался преодолеть ее в два прыжка.

Отделить зерна от плевел в творчестве Толстого не так уж и трудно. Следует помнить, что он был отлучен от Церкви за роман “Воскресение” и антиправославную публицистику. Что же касается его исповедальной прозы, то она являет собой некую открытую систему. Формула исповедальной прозы традиционно считается состоящей из трех элементов: Бунта, Краха и Искупления (БКИ). К творчеству Толстого она подходит идеально. Поврежден только третий член — Искупление, — точнее, не поврежден, а как бы приведен с обратным знаком. Инерция таланта не позволила Толстому обойтись вовсе без третьего элемента, а гордость и предубеждение обратили его в страдание без искупления. В сущности, это то, что Аристотель называл “катарсисом” — “подражание посредством действия, а не рассказа, совершающее путем сострадания и страха очищение подобных аффектов”, что ярче всего нашло отражение в “Смерти

И если в нашей душе назрел бунт, остановим его, не доводя душу до краха, и выберем, не мудрствуя лукаво, искупление.