“Ермаков, — говорил Михаил Александрович, — был рядовым бойцом-кавалеристом казачьей части в первую мировую войну. За боевые подвиги получил полный комплект Георгиевских крестов и медалей. В 1917 году сочувствовал революции, потом переменился, играл видную роль в
Вешенском восстании. После разгрома Деникина вступил в Первую конную, был командиром, отличился. Я видел у его родственников снимок группы кавалеристов во главе с Буденным. Там был и Ермаков. Бережно показывали его родственники серебряное оружие, шашку, которой его наградил за доблесть Буденный”.
Этот первый более или менее подробный рассказ М. А. Шолохова о Ермакове полностью совпадает с той информацией о нем, которая хранится в “расстрельном” “деле” Ермакова, а кое в чем и дополняет его, что говорит о достаточно близком знакомстве Шолохова не только с самим Ермаковым, но и его семьей, в которой ему показывали, по всей вероятности уже после ареста Ермакова, и фотографию с Буденным, и серебряное оружие, полученное в награду от Буденного.
И. Лежнев рассказывает в своей книге, что когда он некоторое время спустя приехал в Вешенскую, то познакомился с дочерью Ермакова, учительницей хуторской школы, которую он именовал Пелагеей Евлампиевной. И. Лежнев перепутал имя Ермакова, полагая, что его зовут Евлампий. Дочь Ермакова рассказала ему и о фотографии: “У нас до 1933 года была фотография. Там сидит Буденный и вокруг него в числе других — мой отец”.
Следующее свидетельство М. А. Шолохова о Харлампии Ермакове относится к 1947 году, когда у него в Вешках побывал литературовед В. Г. Васильев из Магнитогорского педагогического института и в июле 1947 года записал с ним беседу, которую Шолохов завизировал. На вопрос, каковы прообразы “Тихого Дона”, писатель ответил так: “В романе нет персонажей, которые были бы целиком списаны с отдельных лиц. Все образы романа — собирательные, и вместе с тем, в отдельных образах есть черты людей, существовавших в действительности. Так, в образе Григория Мелехова есть черты военной биографии базковского казака Ермакова. В облике Мелехова воплощены черты, характерные не только для известного слоя казачества, но и для русского крестьянства вообще. Ведь то, что происходило в среде донского казачества в годы революции и гражданской войны, происходило в сходных формах и в среде уральского, кубанского, сибирского, семиреченского, забайкальского, терского казачества, а также и среди русского крестьянства. В то же время судьба Григория Мелехова в значительной мере индивидуальна”.
Заметим, однако, что опубликованы эти свидетельства М. А. Шолохова о прообразе Григория Мелехова были уже только после смерти Сталина и XX съезда. И. Лежневым — в 1958, а В. Г. Васильевым — в 1963 году.
И лишь 29 ноября 1974 года, в беседе с К. Приймой, М. А. Шолохов дал развернутую подробную характеристику Харлампию Ермакову и своим отношениям с ним, — эта беседа также была завизирована М. А. Шолоховым. Приведем это свидетельство полностью.
На вопрос К. Приймы, как был найден образ Григория, М. А. Шолохов ответил так:
“В народе… Григорий — это художественный вымысел. Дался он мне не сразу. Но могу признать теперь, что образы Григория, Петра и Дарьи Мелеховых в самом начале я писал с семьи казаков Дроздовых. Мои родители, живя в хуторе Плешакове, снимали у Дроздовых половину куреня… В разработке сюжета
стало ясно, что в подоснову образа Григория характер Алексея Дроздова не годится. И тут я увидел, что Ермаков более подходит к моему замыслу, каким должен быть Григорий. Его предки — бабка-турчанка, четыре Георгиевских креста за храбрость, служба в Красной гвардии, участие в восстании, затем сдача красным в плен и поход на польский фронт, — все это меня очень увлекло в судьбе Ермакова. Труден у него был выбор пути в жизни, очень труден. Ермаков открыл мне многое о боях с немцами, чего из литературы я не знал…… Так вот, переживания Григория после убийства им первого австрийца — это шло от рассказов Ермакова. И баклановский удар — тоже от него…
— А что такое баклановский удар? — спросил я.
— Один из приемов владения шашкой, — ответил Шолохов. — Однажды зимой я спросил у Ермакова об этом. “Хочешь, я покажу, — ответил он. — Есть у тебя шашка?” Шашка в доме имелась — это была шашка отца Марии Петровны… Так вот, Ермаков попробовал рукой лезвие шашки, попросил брусок. “Надо бы подправить”, — сказал. Затем
шаг-два и выхватил шашку из ножен. Тронул еще раз ее лезвие. Примерился. Пригнувшись, слегка взмахнул ею. Затем еще раз пригнулся и со всего маху — шашка аж засвистела над головой — как рубанет наискось… Срубленная половина бревнышка подпрыгнула и воткнулась в снег…
Шолохов сидит, курит и вспоминает:
— Семен Михайлович Буденный говорил мне, что видел Харлампия Ермакова в конных атаках на врангелевском фронте и что не случайно Ермаков был назначен начальником кавшколы в Майкопе.
Михаил Александрович взял фотокопию своего письма к Ермакову и быстро на нем написал:
“Тов. Буденный помнил его по 1-й Конной армии и отзывался о нем как об отличном рубаке, равном по силе удара шашкой Оке Городовикову.
— Давно ли вы познакомились с Ермаковым?
— Давно. Он был дружен с моими родителями,- ответил Шолохов. — А в Каргинской, когда мы там жили, ежемесячно восемнадцатого числа бывал большой базар. С весны 1923 года Ермаков после демобилизации часто бывал у моих родителей в гостях. Позже приезжал и ко мне в Вешки. В молодости, когда он имел верхового коня, никогда Ермаков не въезжал во двор, а всегда верхом сигал через ворота. Такой уж у него был нрав-характер…”.
Факт реального существования семьи Дроздовых — Алексея и Павла и его жены Марии, — с которых Шолоховым писались характеры Петра и Дарьи Мелеховых и Григория Мелехова, также подтверждается документально, — но об этом позже. А пока — о Харлампии Ермакове, как главном прототипе Григория Мелехова. Очевидно, что основное, главное время общения М. А. Шолохова с Харлампием Ермаковым пришлось на пору, начиная с июля 1924 года, когда он вышел из тюрьмы, и до конца 1926 года, поскольку 20 января 1927 года Ермаков был арестован вновь.