Тем временем быстро светало. Я снова задремал, ухватившись за шею коня, а очнулся от мягкого толчка — что-то ударило меня в бок. Открыл глаза и увидел, что лежу на вытоптанной животными тропочке, чуть поодаль стоит Андрей и, хрустя, жует траву. Встав на ноги, я огляделся. Там, сзади, за лугами, виден был городок, крыши его домов и огородов. Луга блестели, лоснились от росы, и не такими уж теперь они казались большими. И зверей не было видно в траве. «Приснилось, что ли?» — подумал я. Но лес-то, который я видел на скаку, — вот же он, рядом с нами! Я подошел к Андрею, погладил его по шелковистой шее и побрел по тропочке впереди него. Ну и видик у меня был, я представляю: в дедовых сапогах, в. плавках, с магнитофоном, висящим на шее. Не поздоровилось бы мне, если бы мамаша увидела меня в этот момент! Ведь она всегда требовала в одежде-скромности и элегантности. Скромность явно была, а вот насчет элегантности — сильно сомневаюсь.

Мы вошли в лес и долго брели то чащей, то кустарником, то тихими лесными полянами, покуда не вышли к краю большого болота. Осока и камыш окружали его, а также росли на островках, высовывались из зеленой, покрытой ряской воды. Тропочка исчезла. Андрей обогнал меня и пошел впереди. Скрипели деревья, булькала и пучилась вода, кричала кукушка в глубине леса. Сонно и глухо было в этом мире. Я присел на полусгнившее бревешко и опустил голову, прислушиваясь к вновь забродившей во мне тревоге. Андрей, чавкая копытами по воде, скрылся в кустарнике. «Зачем я здесь? — пришло вдруг мне в голову. — Что я здесь оставил? Чужой, один. Спал бы спокойно дома, а то завтра на работу, а я не высплюсь. А если Андрей убежит от меня или заблудится на обратном пути? Как тогда выбраться отсюда? Ведь я совсем не знаю здешних лесных мест. Куда это, к какому болоту он меня занес? И какое мне дело до жабы? Добро бы действительно что-нибудь, а то — жаба». Но хоть и думал так, все равно сознавал, что не уйти мне с этого места: удержит сила, которая привела сюда, несмотря на мои сомнения. Я съежился на бревешке и затих в ожидании. Сидел долго, весь продрог и хотел уже идти в кустарник за Андрюхой, как вдруг…

Все началось с немыслимого, грохотом обрушившегося на меня гвалта — ни одного голоса нельзя было разобрать в нем. Птицы, снова появившиеся вверху, лягушки, насекомые — вся окрестная живность исходила криком. Внезапно возникнув, он внезапно и оборвался. А на его месте возник тоненький, нежнейшей чистоты звук. «Хухря!» — замер я.

Если рассудить здраво, ничего особенного в этом голосе, наверное, не было. Колокольчики можно и в городе послушать, а потом бывают и более сладкогласные существа: канарейки, например, соловьи. Но мне тогда было не до этих рассуждений. А только запело и заплакало сердце мое от этого нехитрого звука. И если бы пела она здесь всю мою жизнь — всю жизнь так и просидел бы на этом бревешке. И не надо было бы ни есть, ни пить.

Я настроил магнитофон и включил его. Колокольчик то возносился все выше и выше, то замирал, и тогда я думал: вот-вот зашевелятся камыш и осока, и выползет из них безобразная Хухря с обломком стрелы во рту. Только я-то не Иван-царевич.

Кто-то прошлепал к бревешку и, шумно дыша, уселся рядом. Я поглядел — это был старый знакомец, водяной. В лад с переливами колокольчика у него дрожали плечи, раздувался толстый, похожий на сливу нос. Да и в нем самом вдруг отчетливо проявилось что-то жабье: старая такая, сморщенная жаба. Он заметил, что я обратил на него внимание, и воскликнул, будто опомнясь:

— О! Тебя и сюды занесло! Привет, привет!

— Не занесло, а сам пришел, — обиделся я. — Выдумаете тоже — занесло!

— Сам, значит, пришел. — Голосок у него стал елейный. — И за какими же, интересно, делами?

Чтобы завоевать расположение старого водяного, я стал объяснять ему, что хочу познать тайны природы, так как очень ее люблю.

— Это правильно, — важно сказал он. — Люби, люби.

Он вскочил с бревешка, приставил ладонь к глазам и долго смотрел в сторону кустарника, где скрылся Андрюха. «Невкоторый народец», — вспомнил я слова Дементьича. Смысл этих слов надо было понимать так, что «невкоторого народца» следует опасаться, да и, насколько Вы помните, у меня были на это основания.

Однако водяной никакой враждебности ко мне не проявлял. Наоборот, он, раскинув руки и сладко улыбаясь, пошел ко мне, что-то мурлыча и напевая. Но стоило чуть утратить бдительность, он моментально оказался сзади и вскочил мне на спину, крепко обхватив руками мою шею и сжав ногами бока.

— Ух ты! Ух ты! — завопил он. — А чего это мы крутимся-то, а? Верещим-то чего? Ан я сам природа и есть! Люби давай! Пошел, но! Да не туда-а!

И снова, как тогда на озере, какая-то сила потянула меня к болоту. Я даже крикнуть не мог, только захрипел и упал на четвереньки вместе с водяным. Но он оседлал меня сверху и закричал:

— Давай, давай! Уж там наслушаесся! Машину притащил, шпиёна! Ты погоди-и! Но! Но!

Я снова упал, на этот раз на бок, лицо мое провалилось в тину, и только край глаза на мгновение выхватил вдруг заполнившую все небо губастую морду коня с огромным карим зрачком.

Почувствовав свободу, я поднялся, шатаясь. Вдали по осоке улепетывал от Андрюхи водяной. Бежал он ходко, рубаха пузырилась на спине. На бегу он ругался, но как-то неуверенно, словно боялся, что Андрюха его все-таки догонит. Дождавшись мерина, я вскарабкался на него, и мы поплелись обратно домой. С одной стороны, я находился под сильнейшим впечатлением от испытанных мной потрясений, с Другой — переживал за то, что могу опоздать на работу. Еще думал о том, что не зря тревожно было у меня на душе, когда я двинулся в это путешествие. Теперь вроде бы все позади, а тревога осталась, не исчезла. Почему бы это? И что я сделал этому «невкоторому народцу», почему он так невзлюбил меня? Ведь сам-то я не испытываю ни к кому неприязни и хочу всем только добра!

Так мы двигались и двигались, не ощущая ни пройденного пути, ни времени, пока знакомый голос не окликнул:

— Э! Робяты! Ступайте давайте сюды!

Я поднял голову и обнаружил, что подъезжаю к мостику через речку, а на мостике сидит мой хозяин и удит рыбу. Он участливо закутал меня в свою фуфайку и пешком отправил домой.

Когда я уже отошел немного по тропочке, он крикнул вдогонку:

— Ну, как тебе? Поглянулось, нет?

Я остановился и кивнул головой. Отвечать мне не хотелось из-за навалившейся вдруг страшной усталости, но потом собрался с силами и сказал, что эту поездку я, наверно, запомню навсегда. Он радостно покивал. К разговору про Хухрю я не был готов — слишком сильно было еще впечатление, а говорить о водяном почему-то не хотелось.

На работу я не опоздал — успел даже вздремнуть пару часов, потому что, когда я добрался до дома, было всего около шести. Проснувшись, услыхал звон колокольчиков за окном и сразу вспомнил ночное происшествие. Вышел на крыльцо — это хозяйки гнали в стадо коров. В лугах за домом стлался туманец, в котором одиноко маячил Андрюха. Егор Дементьич сидел на завалинке и курил цигарку. Увидев меня, он закашлялся и произнес:

— Эх, погодка-то! Разгулялась, задери ее лешак?

Вечером я, отправляясь на свидание с Валей, захватил с собой магнитофон. Мы сели на скамейку перед ее домом, и я включил его, затаенно улыбаясь в ожидании впечатления. Но там только что-то шипело и щелкало. Или намокла пленка в росной траве, или механизм повредился во время моей схватки с проклятым водяным, — я чуть не заплакал от отчаяния, что сорвалась моя попытка приобщить Валю к сделанному мной открытию. Я даже не решился ей сказать, что там было записано, так как по выражению моего лица и голоса она бы поняла, как много потеряла и как мне невыразимо жаль ее.

Настоящим уведомляю также, что леску за номером третьим, о которой Вы просили, удалось достать в здешнем культмаге через Олимпиаду Васильевну, и надеюсь, что Вы ее получите в самое ближайшее время.