Жа-на найдет себе друго-ова-а.

А мать сыночка нии-когда-а…

— негромко, будто про себя, пропел водяной и спросил: — В напарники ко мне не пойдешь? Сам видишь, с наследниками беда какая. Не пожалеешь, пра! Здесь хорошо, хорошо-о!

Он присел на корточки и поманил меня пальцем:

— Иди, иди-и!

Я увидал его глаза. Они вспыхнули, зеленый огонек в них забился, запульсировал. В ужасе и изнеможении я сделал шаг вперед и вступил в озеро. Тотчас стая птиц взвилась над озером и упала вниз, ударяясь об воду и ослепляя меня брызгами. Однако моментами я все-таки видел его лицо. Шевелился беззубый рот, тянулись руки: «Иди, иди…» Вдруг он отвернулся, сплюнул и махнул рукой. Ноги мои подкосились, я упал в воду и, барахтаясь, пополз к берегу. Выбрался на него, судорожно цепляясь за траву; там подтянулся и замер, чуть дыша. Исчезли птицы, стало тихо. Только копошился спиной ко мне, на своем островке, новый знакомец. Я оторвал от земли голову и увидал, что предмет, за который я в отчаянии ухватился, — нога старого мерина Андрея. Он стоял, понурив голову и тяжко шевеля боками. Водяной поднялся с колен и, что-то сердито бормоча, начал кидать в Андрея болотной грязью и тиной. Конь отошел от берега и скоро скрылся за деревьями.

Я подполз на четвереньках к удочкам, собрал их, поднялся и сказал, задыхаясь:

— Ну, я пошел. Всего хорошего.

Водяной засуетился, нырнул и тут же оказался возле меня. Доверительно склонившись к уху, прошептал:

— Опять испугался, что ли? Сла-аб ты, парень. Ай шуток не понимаешь? — Он толкнул меня плечом, подмигнул: — А ты думал — так просто? Чаи с тобой буду гонять? Эх, ты-ы! — Пошвыркал носом, глянул искоса и сказал: — Ну, ладно. Об этом разговор еще будет при случае. А теперь вот что узнать хочу: по собесовской линии пособие за производственный травматизм назначается ай нет?

Путая и обрывая леску, я ответил, что органы социального обеспечения подобными вопросами не занимаются, ибо это компетенция профсоюзов.

— А может, ты тогда ему пенсию определишь, да и дело с концом?

— Что вам еще-то от меня надо?! — Раздражение мое достигло предела.

Новый знакомец сел на бережок, опустил ноги в воду и — как ни в чем не бывало:

— Дело такое, брат, со сплавконторой я сужусь. Скоро уж второй год пойдёт. Из-за Тимоньки. Тоже случай получился: сидит это он в прошлом годе, как сейчас помню, в августе, на плоту на солнышке греется. Ноги в воде, вроде как у меня теперь. Ну и работает, естественно! — неожиданно выкрикнул он.

— Какой Тимонька? — Я отодвинулся подальше от него. — Кем работает… сидит когда?

— А водяным работает, — втолковывал собеседник. — На речке водяным, кем же еще?

— Н-ну. И что?

— А то! Сидит это, сидит, вдруг — трах! бабах! Не успел оглянуться — нога между бревнами зажата. Он туда-сюда — орет! Ладно, заметили душегубы-то, сдали обратно, ослобонили.

— Господи! Душегубы-то откуда?

— Как откуда? А катерники! Они, пока Тимонька сидел, катер подогнали, дернули и на тебе — нанесли производственную травму. Полтора месяца в больнице вылежал — это тебе что?! Правда, в больницу и обратно за свой счет сплавконтора его возила, я уж выхлопотал: вроде как под статью сто пятьдесят восьмую его подвел!

Совершенно ослабев, я дрожащим голосом промолвил:

— Надо… идти мне.

— Кодекс законов о труде — как же! Должны соблюдать. Вот скоро год, как насчет больничного сужусь. Ишь, хитрые! Они это как производственную травму ему не засчитывают, — дескать он не на своем рабочем месте находился. И служебных своих функций-де не исполнял. А я говорю: не-ет, ты обожди! Почему так — не исполнял? Он тебе не у гастронома был — у реки. На рабочем, значитца, месте. Тогда они ему в полном размере больничный должны оплатить.

— Вам разве зарплату платят?

— Да нет, — замялся собеседник. — Разве в деньгах дело? Главное — принцип выдержать. Я вот тут сосчитал маленько… — Он полез в карман и вытащил ворох бумаг в непромокаемом пакете. — За каждый день Тимонькиной болезни причитается ему пять рублев ноль семь копеек. Тютелька в тютельку.

— Как это вы подсчитали? — Мне как специалисту по финансам стало интересно.

— Это очень просто делается: взять, значит, количество кубов воды, обслуживаемой истцом Тимонькой, разделить на число лет беспорочной вахты, плюс за вредность — вроде водолазных — да еще сверхурочные посчитай. А как же? — ни выходных, ни праздников мужик не знал! — вот оно и получается.

— У-гм! — с сомнением произнес я. — А не кажется вам, что сия методика не лишена недостатков?

— Может быть, может быть! — охотно согласился он. — Только куда же деться — другой-то нет! Ты дальше слушай: ну, не оплачивают и не оплачивают! И что же я делаю? — Голос его сделался криклив и высокомерен. — Плаваю по Тимонькиному производственному участку и наматываю им веревки на катерные винты — план на убыль свожу. Начальник-то с главным инженером по берегу бегают, лаются, а я им из воды кричу: «Сперва больничный оплатите! В полном размере! В соответствии с постановлением Госкомтруда от декабря шестьдесят первого года, номер четыреста восемьдесят три дробь двадцать пять!» И что бы ты думал? Моя взяла! Теперь уж я с ними почти в согласие вошел, только насчет водолазных резину тянут. А заплатят, куда они денутся! — Водяной хвастливо выпятил подбородок. — Одна беда: Тимонька меня больно бояться стал, вторую неделю прячется, не могу сыскать. Не понимает, дурак, что для его же счастья стараюсь. — Он снова всхлипнул. — Ты, мил человек, все ж таки каков-никаков, а начальник, так уж замолви словечко, поимей к. старику уважение. Мы ведь со своей стороны тоже не без благодарности. Рыбки-то хошь?

Я помялся и ответил, превозмогая неприязнь:

— Да оно неплохо бы.

— Ну уважу, ну уважу. — Он подскочил к воде, сложил руки трубкой и крикнул: — Тетенька Вахрамеевна! — С трудом вытащил на берег огромную щуку, сунул мне: — Держи!

Тетенька, однако, оказалась увесистой: килограммов на пятнадцать. Она шумно вздыхала, зевая зубастым ртом. Я взял ее на руки и спросил у водяного:

— А как же удочки?

— Не беспокойсь! Будут в полной сохранности. Заглянешь как-нибудь и заберешь. Потолкуем еще. А хозяину своему скажи: пускай своего жеребца не больно распускает. Ишь, забродил опять где не надо. Ненавижу!

Водяной топнул ногой и снова пошел в воду. Возле островка еще раз показалась его голова и пробубнила:

— А я теперь баиньки. Наставлю кругом себя этих машинок, что намедни в городе купил, пущай чистую воду гонят! — Он гулко захохотал и скрылся под водой — только пузыри всплыли.

Дрожью наполнилась моя душа от этого его неуместного смеха, и я, прижимая к груди подаренное водяным сокровище, опрометью бросился бежать с Вражьего озера.

Так и не могу сказать, вернее, вспомнить, где же я оставил старенькую Вахрамеевну. То ли отпустил в речку, когда переходил ее, то ли потерял по дороге, то ли сама она как-то вывернулась из моих объятий — не знаю, но к дедову дому я прибежал и без рыбы, и без удочек. Настоящим уведомляю также, что хозяин, услышав рассказ о моем приключении, насупился, погрозил кулаком в сторону озера, проворчал:

— Ах ты, старая лягуха. Опять мои удилишки замылил!

Я возразил, что он не замылил, а обещался их постеречь. Но дед ответил:

— Как бы не так. Ишо ни одного удилишка обратно никому не отдал, сутяжная его душа. Встретишь у магазина — в глаза смотрит, стервец, по груди стучит: «Не брал!» А куда им деваться? Он ими дорогу гатит через топь на соседнее озеро — к Ферапонту, тамошнему водяному. Я зна-аю! — Он помолчал немного и глухо добавил: — Ты туда не больно один ходи. Мало ли что… И сильно испугался, говоришь?

— Да, в общем-то, — нехотя ответил я. — Глаза зеленые, руки тянет, иди-и, говорит. А сам-то старый да один совсем. Жалко его, правда! Попроведать бы как-нибудь.

— Проведать его еще! Вот увидишь, днями сам набежит. Не успеешь наскучиться. Выждет, когда Андрюхи не будет, и придет. Они друг друга до нервности презирают. Руки, значит, тянет — иди, дескать. Ах, ты! Ты с ими сам-то, Генушко, покрепче будь, они слабых любят, все играются с теми, кто послабже. Тут уж кто кого переломит. Держаться надо!