Третий комплекс служил звонком об опасности, с какой бы стороны она ни подкрадывалась к нему, старшему тренеру сборной страны по хоккею Борису Александровичу Рябову. Он привык к третьему комплексу еще со времен, когда играл сам и игра не всегда складывалась, как того бы хотелось. Были и слезы. Были и обиды. Была и злость: бросить спорт к чертовой матери! Но уже жила, ширилась в его сердце страсть к спортивной жизни, и ничто не могло ее заглушить.

Рябов прислушался к тишине – только легкий шорох утреннего ветерка прошелся по ветвям и затих.

«Ветер носит слухи от дерева к дереву», – почему-то пришло на ум, и Рябов замер, прислушиваясь уже не к движению ветра, а к шороху им только что придуманной фразы: «Ветер носит слухи от дерева к дереву».

Ему стало зябко. Начал лихорадочно делать упражнения, будто у него не лежал впереди день сегодняшний, день, полный свободы, прежде чем завтра, в десять утра, на коллегии Спорткомитета будет решаться многое, если не все. Он даже себе не хотел признаться, что завтра – как бы день главного хоккейного поединка, по сравнению с которым даже финальный матч олимпийского ранга, где разыгрывается три комплекта медалей сразу: чемпионов мира, Европы и олимпийских игр – просто детские, игрушки.

Сколько нелегких боев он уже выдержал на долгом, почти в шесть десятков лет, жизненном пути. И завтрашний экзамен может стать последним.

А собственно говоря, почему экзамен? Этот молодой человек, ставший заместителем председателя так скоропалительно, будет экзаменовать его, исполосованного шрамами бойца?! Смешно! На своем веку он повидал разных людей и еще более разных начальников.

Нет. Завтра он выскажет все до конца, чтобы не осталось никаких недомолвок (а ему есть что сказать). И потом хлопнет дверью, хлопнет с такой силой, что долго будет гулять сквознячок по хоккейному миру. Старший тренер сборной – фигура, давно вышедшая за рамки национального явления.

Рябов даже слегка напыжился, чтобы, стоя на крыльце вот так, в одних трусах, ранним теплым утром нагрянувшего бабьего лета, казаться более значимым в собственных глазах. А может, и внешне соответствовать тому Рябову, которого рисовал в своем воображении многие годы и других старался уверить, тому Рябову, тень которого куда шире, чем весь хоккейный мир.

Начальственный юноша решил ему грозить – единственное, что придумал, когда он, Рябов, не позволил заместителю председателя его учить, вторгаясь в святая святых спортивной жизни – внутреннюю тренировочную работу с командой.

А как ведь все хорошо начиналось! Когда назначили нового председателя, он, Рябов, пришел к нему с заявлением об уходе. Хватит! Это был один из редких приступов непонятного отрезвления, в которые понимал, что кончать надо, и кончать надо, когда все хорошо. В команде завтра-послезавтра посыплются «старички». Растить новых «кормильцев» может не хватить сил. Они порой так много требуют для себя и так мало дают команде. В его годы все было наоборот! Конечно, он мог бы еще поднапрячься, но ради чего? Борис Александрович Рябов достиг практически недостижимой славы, непререкаемого авторитета, материальной независимости и почти бессмертия в спортивном мире. По крайней мере, на ближайшую четверть века. Но председатель в тот раз не дал «добро». Сказал, что Рябову не гоже покидать сборную, когда на новой работе у него и так будет много проблем. Он, дескать, рассчитывал, что с хоккеем-то уж все в порядке, пока им занимается сам Рябов. Может быть, именно «сам» сыграло решающую роль – Рябов остался. И даже подумал: «Новый председатель или очень хороший человек, или я здорово ошибаюсь!»

«Сколько же времени прошло с того разговора в председательском кабинете? Лет пять. Да, пять лет! И вот теперь – угроза снятия! Нет! Вы не снимете меня, вы не можете меня снять – у вас просто нет замены! Я уйду сам, так уйду…»

Что-то смутное замаячило в его сознании. Показалось, что действие спектакля, которому суждено разыграться завтра, он уже видел однажды. И все, что должно с ним произойти – закономерное следствие того, что уже происходило когда-то. Точно. В такие минуты он легко вспоминал подробности, может быть, не все, но в последовательности событий далеких-далеких дней, когда он, Борис Рябов, кумир мальчишек и гроза хоккейных вратарей, честно занимал свое место на правом крае во второй тройке знаменитого, ставшего потом родным хоккейного клуба…

Столь поздний звонок сразу же насторожил Рябова. Звонил начальник клуба:

– Прошу тебя в обязательном порядке завтра за час до начала тренировки явиться на общее собрание команды.

Рябов после травмы вторую неделю сидел на бюллетене, не только не играл, но и не тренировался, делал УВЧ, массаж утром и вечером… А тут собрание, да еще в «обязательном порядке».

Он позвонил двум-трем ребятам: что случилось, толком не знал никто. Вчера после утренней тренировки старший тренер Киреев на разборе устроил форменный разнос команде. И стоило: чтобы проиграли шесть матчей кряду – такого за клубом еще не водилось.

Собрание… Опять примутся снимать стружку? Леха Шведов предположил, что начальство реагирует на довольно резкое противодействие первой пятерки, Возможно, что те даже пожаловались в комитет – Большого и Жарикова видели днем в приемной председателя. Но точно сказать не мог никто. Оставалось, прождав ночь, услышать все завтра собственными ушами.

«В конце концов, – решил Рябов, – моя хата с краю. Я последние три игры не проигрывал. Конечно, что с травмой свалился, мне чести не делает, но даже психующий в последнее время Киреев не может меня упрекнуть. В том, что я лежу, моя не только вина, но и заслуга – через неделю опять буду в строю! А Братиков из „Крылышек“, пожалуй, с месячишко еще коньком не поскребет на виражах. Так что я завтра вне игры.

Кого только Киреев козлом отпущения сделает? Неужели счеты с Большим сведет: ах как они друг друга любят! Им бы местами поменяться: Большому – в тренеры, а Кирееву – на лед с палочкой. Вот бы потешились!»

И хотя Рябов себя основательно успокоил, ночь провел тревожно, встал рано, долго гулял по городу вместе с поливочными машинами, завтракал неохотно и приехал в клуб за пять минут до начала собрания, чтобы избежать ненужных закулисных прений и не участвовать в слишком демонстративной расстановке сил, которая давно и всем видна.

Свою точку зрения обычно высказывал с предельной ясностью. Высказывал, не таясь, невзирая на лица, за что его не очень жаловали, одни считая выскочкой, другие – слишком недалеким парнем. Но к тому, что всегда имеет и отстаивает свое мнение, довольно быстро приучил не только парней, но и тренеров.

Увидев внизу в вестибюле плотный круг всего руководства клубом и представителя министерства, Рябов уже не сомневался, что кровопускание окажется обильным. А судя по тому, что и Киреев смотрелся мрачнее тучи, кровопускание предполагалось провести не совсем сообразно с его точкой зрения.

Председательствовал на общем собрании команды представитель министерства, чего на памяти Рябова не случалось. Прежде чем предоставить слово старшему тренеру, он уважительно произнес «Аркадию Петровичу Кирееву», таким тоном, словно ребята никогда не видели этого человека, словно не съели с ним пуд соли, под его скрипучий голос и спать ложась, и назавтра, вставая.

Рябов не знал, чем тот занимался в министерстве, но казалось, что его основная работа вот тут – представлять министра в ведущей команде министерского спортклуба.

Новый человек начинал по-новому: как бы и не хотел учитывать, что здесь не министерство, а клуб.

– Товарищи!– начал он, откашлявшись и не глядя в зал, в котором Киреев после обеда проводил тактические разборы. Аркадий Петрович и сейчас сидел в президиуме, у края стола, там, где стоит большая черная грифельная доска.– По решению коллегии министерства мне поручено провести надлежащее собрание. Мы все здесь в своем кругу, потому, думаю, никаких предисловий не требуется. Так же, как сегодня не время вспоминать о заслугах клуба. Они были, есть и будут, – он подчеркнул слово «будут» и, подняв глаза от стола, посмотрел в зал.