Персефона

Аиду нравилось лежать на кровати и смотреть, как красится Персефона. Но ему не нравилось видеть то, какой она становится в процессе. Женщина предпочитала тональный крем оттенка «фисташки» – жёлто-белый пигмент, цвет гниющей смерти, о символике которого мужчина не имел ни малейшего понятия, хоть душой чувствовал неладное.

Прямо сейчас Персефона методично вбивала мягкой губкой смерть в увлажнённое лицо, касаясь гибелью шеи, ключиц, груди. Она умирала и – о чудо – становилась лишь прекраснее. Иногда останавливалась, осматривала результат косметического некроза. Ловила в зеркале восхищённый взгляд Аида и самовлюблённо облизывала губы, словно покрытые сахарной пудрой.

Как и всегда, красилась она за трюмо, древность которого пробивалась трещинами сквозь дорогое чёрное дерево. Овальное зеркало обрамлял резной сюжет: издыхающие в танце крестьяне, ремесленники, чиновники, короли и королевы, монахи, девицы, а над ними – покрашенная белой краской смерть, застывшая в дикой пляске, в истинном экстазе. Аиду не нравилось трюмо, он не понимал резные фигуры, не знал о Пляске смерти. И всё-таки каким-то образом ощущал свою причастность к страданиям фигур и неизбежную гибель.

Аид был массовой культурой, Персефона была устаревающим постмодернизмом.

На столешнице, рядом с коробочкой жидких помад, лежал смартфон, всегда игравший, когда женщина красилась. Сегодня из динамиков звучала вторая соната Баха, опять же непонятная для Аида. Эта музыка казалась ему состоящей из чёрных нот, знакомой мужской самоуверенности и пугающей смерти. Персефона же слышала в ней бессмертие.

Женщина подвела карандашом губы так, чтобы визуально уменьшить их объём, сблизить себя с усыхающим мертвецом. Закрасила арку купидона жёлтым пигментом разложения. Помаду выбрала цвета артериальной крови. После чего приступила к волосам, к последнему пункту. Расчёсывая волосы, Персефона обычно размышляла вслух об абстрактном и гнетущем. И почти всегда призывала к диалогу.

– Ты знал, что мы видим прошлое, когда смотрим на звёзды?

– Не.

– Знай. – Женщина сладко облизнула губы, покрытые сахарной пудрой, не смутившись даже тем, что слизнула немного помады. – Это так интересно и поэтично! Недавно прочитала об этом статью.

Аид перевёл взгляд на окно. Как же ему хотелось вывести её за пределы этой комнаты, наполненной духом тления! Вывести, чтобы полюбоваться теми же звёздами, пускай и наступил рассвет.

– Это должны были объяснить ещё в школе, – продолжила рассказ Персефона, неторопливо орудуя костяным гребнем. – Всё, что мы видим, – отражённый свет. От звёзд до нас он летит миллионы лет, и, возможно, сами звёзды уже давно потухли, стали ничем. Я задумалась: ведь не только звёзды, а всё, что мы видим, есть прошлое. Микропрошлое с разницей в микросекунды.  Твоё тело, наша кровать, даже мои руки…

– Хочу жрать, – грубо сказал Аид, пытаясь отвлечь Персефону.

Женщина отложила гребень, но глаза её продолжали гореть. Она снова облизнула губы в несуществующей сахарной пудре.

– А вдруг прямо сейчас ты умрёшь, но ещё целую микросекунду я буду видеть тебя живым? Что есть эта микросекунда? Ведь время так нестабильно…

 – Когда вернётся твой муж?

На этот раз Персефона не облизнулась. Аид знал, как переключить её внимание.

– Как обычно. Пора бы уже привыкнуть.

И правда, ведь он был её любовником год. Целый год мужчина не мог понять, чем удостоился такой чести. Персефона влекла его красотой, деньгами, умом, превосходным сексом – именно в таком порядке. Сам Аид с трудом выполнял первый и четвёртый пункты. Часто женщина делилась с ним проблемами мужа на работе, его достижениями. Этого хватало, чтобы понять, что вышла замуж Персефона за чуть ли не за идеального мужчину, которого не любила, – чем не замечательный брак? Так для чего же Аид был нужен ей?

Ответ прост, хоть о нём не догадывалась и сама Персефона, – смерть. Та, что окружала её во всех предметах, ежедневно звучала из динамиков, блестела жирным тлением на бледной коже. Та самая, которую женщина безумно боялась и в которую погружалась каждый день, как в горячий источник, облизывая сахарные губы цвета артериальной крови. Аид был смертью её отношений, её идеального брака с замечательным мужчиной, которого она не любила. Но был он смертью клинической, пограничной, неполноценной. Потому что того хотела она сама.

Персефона поднялась и потянулась к любовнику в чём была – в одной ночнушке, не скрывающей живой наготы. Потянулась, чтобы размазать только что нанесённую маску усопшей, взлохматить причёску, задобрить взглядом обожания, сказать опрометчивое «люблю». Вторая соната затихла, а с ней скрипнула входная дверь.

Женщина замерла и, бледнея сквозь жёлтый пигмент, облизнула губы, покрытые горькой пыльцой.

– Он?.. – спросил Аид, отнюдь не призывая любовницу к диалогу.

Вскочил с кровати, спешно натянул трусы. В голове обоих пронеслись слова Персефоны: «А вдруг прямо сейчас ты умрёшь, но ещё целую микросекунду я буду видеть тебя живым? Что есть эта микросекунда? Ведь время так нестабильно…»

Словно в подтверждение этой мысли время и муж остановились на пороге комнаты, рука полузастыла на пуговице чисто джентльменской куртки-пиджака. Женщина шагнула назад, а её любовник пригнулся, как зверь перед прыжком. Все трое ощутили, что подошли к смерти так близко, как никогда до этого.

Для мира прошла лишь микросекунда. Для них прошла вечность. И первым порвал её оковы муж.

Стремительно зашагал к жене, чуть приподнял дрожащие руки в рукавах куртки-пиджака, будто собираясь придушить. Персефона нервно облизнула сухие губы и, вопреки желанию, шагнула навстречу. Замерший перед прыжком Аид так и не прыгнул.

– Боже! – вскрикнула Персефона, когда муж схватил её за руки и принялся их целовать, нежно гладить, бросать восхищённые взгляды.

– Я… не против! Персефона, я не против свободных отношений. Только не уходи. – Прижал трясущиеся руки к выбритому лицу.

Глаза женщины буквально остекленели, зауженные губы приоткрылись в немом вопросе к самой себе. Что-то внутри умерло, оборвалось. Она повернула лицо к Аиду, посмотрела на бывшего любовника вполне осознанно, но без обожания, с презрением, даже ненавистью.

Он был мёртв. Теперь для неё он был мёртв. Не требовалось и микросекунды, чтобы почувствовать это.

– Уходи! Ты… ты бесполезен.

Вырвалась из хватки мужа. Сгорбленная, живая, села за трюмо и спрятала лицо в ладонях.