— Я тоже к делам отца отношения не имею, — ответила Тамала. — Но если меня возьмут, нас будет двое…

— Бездельников, — подсказал Владимир.

Девушка засмеялась, и Владимир понял, что угадал ее мысль.

Тамалу взяли с отцом, и так получилось, что она и Владимир постоянно бывали вместе.

Вспоминая о встрече, Владимир работает. Сколки из-под резца падают на пол, хрустят под ногами. Владимир обходит камень кругом — обрисовать плечи статуи.

— Хорошо! — Меняет резцы, молотки с более тяжелых на легкие.

Работа идет, Владимир в порыве, и пока делает плечи статуи, торс, ничего, кроме удовлетворения от работы, не чувствует. Напротив, предвкушает удовольствие от того, что Тамала будет все яснее выделяться из камня и как настоящая Тамала, живая, будет узнавать себя, удивляться, может быть, восхищаться. Владимир идет на хитрость. Пока он не будет делать лицо — до последнего приезда Тамалы: каждую неделю она обещала приезжать домой. А когда статуя будет закончена, Владимир с гордостью скажет девушке: «Это ты».

Тамала порозовеет — очень хорош у нее румянец, — всплеснет руками: «Не ожидала…» А Владимир, в свою очередь, скажет: «Дарю».

Может, все будет не так, но Владимир в порыве великодушия хочет, чтобы все было так, и за работой ему легко мечтается.

В Тамалу, признаться, Владимир влюблен. Не только в ее румянец, юность. От Тамалы исходит теплое обаяние, солнечное — Владимир рад подходящему слову. Тамала может поспорить, фыркнуть, если что не понравится. Может так просто взять за руку: «Побежали быстрей!» И они бегут по степи. Может посмеяться и погрустить о старом профессоре. Придумала красивую сказку — камень живой. Поверила в свою сказку. А Владимир верит в живую Тамалу. И статую сделает как живую. «Тамала! — говорит он, — Тамала!» — видит в камне лицо и фигуру девушки. Считает дни, когда она приедет из городка.

Тамала приехала на шестой день, когда у Владимира появились трудности. Споткнулся на коленной чашечке. Резец пошел не туда, куда вел его Владимир. Это случалось. В редком камне нет разнородностей, перепадов твердости — все это в порядке вещей. Стоит поменять угол наклона резца, сменить темп ударов, и дело выравнивалось. Так Владимир поступил и сейчас: поставил резец круче к поверхности, перешел на мелкий частый удар. Но резец упрямо повело в сторону.

Владимир бросил работу. Посидел, подумал, в чем дело. Может, он переутомился? Может, заболела рука? Ни переутомления, ни боли в руке не чувствовалось. Обошел статую. Опять взял инструмент в руки.

И опять у него не вышло. Ладно, подумал он, сделаю небольшой допуск — можно же сделать допуск!.. Но коленная чашечка получалась совсем не такая, какой он ее задумал!

Владимир был сбит с толку. В этом состоянии застала его Тамала.

— Тебе надо отдохнуть, — сказала она. — Отложи инструмент и ничего сегодня не делай.

Владимир отложил инструмент. С Тамалой они пошли на Сану — речку, на которой стоит Ташлык. Сидели на берегу, разговаривали. Вечер встретили на Камнях — так назывались глыбы песчаника, останцы размытой водами кручи. Тут у них произошел разговор — обстановка, видимо, подсказала тему.

— Мне всегда тревожно среди камней, — начала разговор Тамала.

— Вздор, — ответил Владимир.

— Вовсе не вздор! Почему племена поклоняются камням? Например, изваяниям на острове Пасхи?

— Изваяния сделали люди. Я тоже преклонился бы перед Зевсом работы Фидия.

— Я не о том, — возразила Тамала. — Ты ничего не чувствуешь возле своей статуи?

— Надо ее сделать. Но мне до Фидия далеко.

— Опять не то!.. — Тамала дернула головой.

— Объясни, — попросил Владимир.

— Этот камень не давал покоя профессору Гридневу. Он его слушал. Приникал ухом и слушал.

Владимир молчал.

— А мне возле камня, — продолжала Тамала, — страшно.

— Тамала…

— Ничего ты не знаешь! Почему Гриднев искал захоронение Баир-хана?

— Почему? — спросил Владимир.

— Потому что есть легенда. А в каждой легендекрупица истины. Хочешь, расскажу о Баир-хане и его дочери?

— Рассказывай, — согласился Владимир.

— Только ты не смейся, не возражай! Легендам я верю! — строго посмотрела Тамала в лицо Владимиру и только после этих предварительных слов начала рассказывать.

В очень давние времена кочевало в степи племя аюров. Это было мирное племя, не очень большое, небогатое, и жило оно степью и от степи. Мужчины были аратами, лучниками при вождях племени, женщины вели домашний очаг, стригли овец и делали одежду из овечьей шерсти и кожи. Племя не воевало, не посылало мужчин в походы и. потому разрослось и счало народом. А когда стало народом, появились у него ханы и появились законы. И был среди них очень жестокий закон: когда умирал хан, на его похоронах убивали сто кобылиц, всех его жен и младшую незамужнюю дочь, чтобы она верно, служила ему в другой жизни.

Ханы менялись, и законы менялись, а этот кровавый закон продолжал жить. Существовал он и при Баир-хане, незаметном и ничем не славном правителе. И только после смерти хана произошло событие, которое оставило имя Баира в народной памяти и дошло до нашего времени.

Случилось невиданное — поэтому и запомнилось. Растил на старости хан единственную любимую дочь, и была она такой красоты, что солнце разгоняло тучи, чтобы поглядеть на нее, а цветы поворачивались ей вслед, когда она шла по степи. Что уж говорить о людях, о степных молодцах — наездниках, — каждый хотел бы взять ее в жены.

Но вот Баир-хан умирает. Убивают на похоронах кобылиц, жен хана. По закону надо убить его красавицу дочь. Но стражники хана, проводившие кровавую тризну, едва приблизившись к девушке, бросали мечи — не поднималась рука на человеческую, на девичью красоту.

Тогда старейшины, советники умершего Баира, стали думать, как быть. Наверно, они придумали бы смерть для ханской дочки, но тут воспротивились солнце, ветер и сама степь. Загудела вдруг, заколебалась земля, выросла посреди степи гора, раскрылась и на глазах у людей поглотила девушку.

Никто, говорит легенда, не горевал и не плакал — усмотрели в том волю плодоносящей степи. А скалу, камень, поглотивший ханскую дочь, стали считать живым и подносили ему в дар цветы и яркие лоскуты тканей — одежду для девушки.

Проходило время, проходили по степи племена и народы, было забыто место погребения Баир-хана. А легенда жила, и каждому народу хотелось, чтобы каменьпамятник принадлежал ему. Так появилось много камней, которые стали считать живыми. Им поклонялись, их украшали, и постепенно это стало обычаем.

— Теперь обычай забыт, — окончила Тамала рассказ. — А тебе смешно или не смешно, я считаю камни живыми. Может, ханская дочь в одном из этих камней, среди которых мы ходим и разговариваем. Поэтому мне боязно.

— Это уж слишком… — заметил Владимир.

Но слова прозвучали неуверенно. Кажется, подобное было с ним вчера, когда отложил инструмент после того, как не вышла коленная чашечка. Бросить работу, подумал. Не бросил. Но ему, Владимиру, возле камня было не по себе..

— Поверье о живом камне есть и в нашей степи, — заговорила Тамала. — Но хватит об этом! — тут же засмеялась она. — Как по-хакасски золотой вечер? — Учила Владимира местному языку, и Владимир, к ее удовлетворению, был способным учеником. — Как будет река, звезда?..

Болтая, они вернулись домой.

О неудаче с коленной чашечкой статуи Владимир Тамале не рассказал. Почему — сам себе не ответил бы.

На следующий день Тамала уехала.

А чашечка и на втором колене, как ни старался Владимир, получилась опять не такая.

Прошелся по коридору, посмотрел на статую издали. Были намечены плечи, ноги. Голова еще в камне. И вдруг Владимир почувствовал робость: чья это голова? Нелепый вопрос. Но, возникнув, он уже не уходил: чья?..

— Тамала! — позвал Владимир — непроизвольно, имя выплыло из подсознания. Но обращено было к статуе. Владимир не мог сказать, почему — может, в смятении, которое охватило его. — Тамала!.. — повторил он и тут же пришел в себя: что со мной?.. Вспомнил разговор на реке: профессор прислушивался к камню… На миг его потянуло — прижаться, послушать. Встряхнул головой: что это я?