По скверу прогуливались люди, хотя в это время года там не на что было смотреть, кроме газонов, кустиков и редких статуй.

Ник завороженно вслушивался в музыку. На площадь стекались горожане — поодиночке, парами и целыми семьями. Их были сотни, и каждый из них дышал и был живым, как Ник, и у каждого был белый цветок.

«Значит, вот что делают живые?» — подумал Ник. Но он знал, что сегодняшний вечер — особенный, не как всегда.

Девушка с коляской, которую он уже видел, остановилась рядом с ним, держа ребёнка на руках и покачивая головой в такт музыке.

— А долго будет играть музыка? — спросил её Ник, но она ничего не ответила, а только улыбнулась и продолжила раскачиваться. Нику показалось, что это какая-то странная улыбка. Он понял, что девушка его попросту не слышит — то ли потому что он растворился, то ли потому что ей не было до него дела. И тут она произнесла:

— Блин, прям как Рождество! Ваще!

Она говорила как будто во сне, точно наблюдала саму себя снаружи. И она продолжила говорить — таким особенным тоном, как будто она одновременно находилась и здесь, и не здесь:

— Помню бабулину сестру, тётю Клару. Как бабуля померла, мы стали к ней ездить в гости на Рождество. Она играла на пианине и пела. Блин, как мы там объедались конфетами и орешками! Ваще не помню, что она такое пела, но вот эта музыка — это как все её песни вместе взятые, сразу.

Ребёнок, похоже, спал, положив голову на её плечо, но даже он слегка размахивал ручонками в такт музыке.

Затем музыка умолкла. На площади воцарилась тишина, немного шуршащая, как тишина падающего снега. Ночь поглотила весь шум, люди стояли тихо, без движения, и как будто даже не дыша.

Где-то неподалёку часы пробили полночь. И тогда началось.

Они неспешно спустились с холма, ступая в ногу, и потекли по улице, по пятеро в ряду. Ник знал их всех — или, во всяком случае, большинство. В первом ряду шли матушка Слотер и Джосайя Вортингтон, а с ними — старый граф, который вернулся домой умирать покалеченным в одном из крестовых походов. Рядом шёл доктр Трефузис. Все выглядели очень торжественно.

На площади послышались возгласы. Кто-то принялся причитать:

— Господи милосердный, это же страшный суд над всеми нами!

Но по большей части люди просто стояли и смотрели. Они не выглядели удивлёнными, как если бы всё происходило во сне.

Мёртвые шли ряд за рядом, пока наконец не достигли площади.

Джосайя Вортингтон поднялся по ступенькам и подошёл к миссис Каравей. Он протянул ей руку и произнёс достаточно громко, чтобы услышали все:

— Разрешите вас позвать с нами смертень танцевать.

Миссис Каравей замешкалась. Она посмотрела на мужчину, стоявшего рядом с ней, за поддержкой. Он был в халате, накинутом поверх пижамы, и в тапочках. К отвороту халата был приколот белый цветок. Мужчина улыбнулся и кивнул миссис Каравей.

— Я согласна, — сказала она.

Она протянула руку. Как только её пальцы коснулись пальцев Джосайи Вортингтона, снова заиграла музыка. То, что Ник слышал прежде, было лишь прелюдией, а теперь началась совсем другая музыка — та самая, ради которой все собрались. Мелодия как будто щекотала ступни и кончики пальцев рук всех присутствующих.

Все живые и мёртвые взялись за руки и начали танцевать. Ник видел, как матушка Слотер танцевала с мужчиной в чалме, а чиновник танцевал с Луизой Бартелби. Миссис Иничей улыбнулась Нику, беря за руку старичка, продававшего газеты, а мистер Иничей протянул руку, как равной, маленькой девочке, которая приняла её с таким видом, словно всю жизнь мечтала с ним потанцевать. Тут Ник отвлёкся от рассматривания танцующих, потому что кто-то схватил его собственную руку, и его увлекло в танец.

Ему улыбалась Лиза Хемпсток.

— Как чудесно! — воскликнула она, когда они вместе пустились в пляс.

Затем она запела в такт:

Музыка наполняла Ника неудержимой радостью, а его ноги двигались сами, словно всегда знали, как нужно танцевать.

Они танцевали с Лизой Хемпсток, а когда мелодия изменилась, Ник обнаружил, что уже держит за руку Фортинбраса Бартелби. Они продолжили пляску, проходя сквозь ряды танцующих, которые расступались перед ними.

Ник увидел, как Абаназер Болджер танцевал с мисс Борроуз, его бывшей учительницей. Он видел живых, танцующих с мёртвыми. Парные танцы сменялись танцами, когда все выстраивались рядами и в унисон шагали и топали («Пум-пум, пум-пурум! Пум-пум, пум-пурум!») — танец, который уже тысячу лет назад считали древним.

Он снова поравнялся с Лизой Хемпсток. Он спросил её:

— Откуда играет музыка?

Она пожала плечами.

— Кто всем этим управляет?

— Оно само происходит, так было всегда, — ответила она. — Живые могут этого и не помнить, а мы помним всё…

Вдруг, она перебила сама себя, воскликнув:

— Смотри!

Ник никогда раньше не видел настоящих лошадей, только нарисованных. Он представлял их совсем не так, как выглядел конь, который громко стуча копытами приближался к ним по улице. Он был очень большим, с вытянутой серьёзной мордой. На его спине сидела женщина в длинном сером одеянии, которое развевалось и переливалось под декабрьской луной, словно паутина в капельках росы.

Приблизившись к площади, конь остановился. Женщина в сером легко соскользнула с него и встала на землю лицом ко всем, живым и мёртвым.

Она присела в реверансе.

Все, как один, поклонились или сделали реверанс ей в ответ, и танец возобновился.

— пропела Лиза Хемпсток, прежде чем унестись в вихре танца прочь от Ника. Все плясали под музыку, притопывая, вышагивая и кружась, и Всадница танцевала, кружилась и вышагивала вместе со всеми. Даже белый конь покачивал головой и переступал в такт музыке.

Скорость музыки нарастала. У Ника перехватывало дыхание, но танец казался нескончаемым, вечным — это был смертень, танец живых и мёртвых, танец со Смертью. Ник улыбался, и все вокруг тоже улыбались.

Время от времени он видел Всадницу в сером, кружившуюся то здесь, то там по городской площади.

«Все-все-все, — подумал Ник, — все танцуют!» Но когда он так подумал, то понял, что ошибся. В тени ратуши стоял человек в чёрном. Он не танцевал, он просто наблюдал за остальными.

Ник гадал, мечтает ли Сайлас присоединиться к ним. Но, сколько он ни всматривался в лицо своего наставника, оно оставалось непроницаемым.

Тогда он окликнул его, надеясь, что наставник присоединится к танцу и всеобщему веселью. Но, услышав своё имя, Сайлас отступил в тень и пропал из вида.

Кто-то выкрикнул:

— Последний танец! — и началась неспешная, величественная кода.

Танцующие объединились в пары живых и мёртвых. Ник протянул руку, не глядя, и вдруг понял, что касается пальцами и смотрит в серые глаза женщины в платье из паутины.

Она улыбнулась ему.

— Здравствуй, Ник, — сказала она.

— Здравствуйте, — ответил он, танцуя. — Только я не знаю вашего имени.

— От имён не много пользы, — сказала она.

— У вас здоровский конь. И такой большой! Никогда не думал, что кони бывают такими большими.

— Он такой бережный, что вынесет самого сильного, и такой сильный, что вынесет самого маленького.

— А можно мне прокатиться на нём? — спросил Ник.

— Когда-нибудь, — ответила она ему, и её паутинные юбки замерцали. — Когда-нибудь каждому доводится.

— Обещаете?

— Обещаю.

И в этот момент танец закончился. Ник низко поклонился своей партнёрше, и только тогда ощутил такую усталость, будто он плясал без остановки много часов. Его мышцы болели и отказывались повиноваться. Он совершенно выдохся.