К вечеру Конан, наконец, добрался до шадизарских стен и башен.

Перед ним на широкой равнине лежал Город Негодяев прекрасный и порочный, полный богатств и нищеты, манящая и опасная цель его странствий. Здесь, в святилище Бела и в воровских кварталах Пустыньки сбудется сокровенная мечта, согревавшая его долгими ночами в холодных гладиаторских казармах Халоги; здесь он станет искусным и удачливым вором! Дерзким, умелым, лучшим из всех!

Уже смеркалось, и багровый глаз Митры, склонявшийся в далеким отрогам Карпашских гор, золотил лишь зубчатые верхушки башен и купола храмов. Городские стены были высоки и прочны; ворота, окованные широкими железными полосами, тяжелые, обоженные солнцем и побитые ветрами, оказались закрытыми.

Если б на месте киммерийца был обыкновенный крестьянин или торговец, вряд ли он стал стучать в массивные створки в такое время и беспокоить стражу. У простого путника один лишь вид подобных стен и мощных врат привычно вызывал должное уважение; человек просто отошел бы от греха подальше за ближайший холм и скоротал там ночь, дрожа от холода и ожидая того времени, когда у вожделенных ворот начнут собираться торговцы овощами и живностью из ближайших селений, когда подойдут караваны из далеких стран и когда стражники, опухшие от пьянства и бессонной ночи, проведенной за игрой в кости, лениво двинутся к воротам, и те, как бы нехотя, повернутся на скрипучих петлях.

Тогда даровано будет путникам войти в город, но не бесплатно, ибо дань придется заплатить всем: и богатом караванщику, и бедному торговцу, и нищему бродяге. Все, все должны раскошелится на процветание прекраснейшего из городов Заморы! И еще не всякого впустят свирепые стражи: если не понравится им кто-то своим видом, или мзда покажется недостаточной, не видать бедняге как своих ушей ни пышных храмов, ни богатых дворцов, ни шумного базара. Долго он будет скулить, как побитая собака, и вымаливать разрешение на вход, пока, наконец, вдоволь натешившись его унижением и вытряхнув кошелек, а глаз стражи на такие вещи наметанный! Эти потомки шакала дадут ему, наконец, возможность войти в город. Как говорят мудрые, привратник на своем месте главней правителя, ибо тот далеко, а страж вот он, рядом!

Конану, однако, о таких высоких материях рассуждать было недосуг. Он не один день провел в пути, устал, несмотря на свою молодость и могучее здоровье, и был страшно голоден и, как всякий голодный, зол и нетерпелив. У него огромные и крепкие шадизарские врата не вызвали большого уважения; он просто видел в них помеху на своем пути. Ни мгновения не раздумывая, он подошел вплотную и грохнул по обшарпанной, обглоданной временем доске. Удар могучего, как кувалда, кулака обрушился на створку, и дерево загудело подобно большому барабану под колотушкой глашатая.

— Кого еще Нергал принес в такое время? Эй, Кетаб, посмотри! Кетаб, сын пса, тебе сказано! Взгляни, кто там ломится в ворота! Не иначе, как туранский владыка или король Немедии! — Нехотя оторвавшись от кувшина с вином, старший стражник махнул рукой в направлении врат.

Высокий и тощий воин-заморанец, недобрым словом поминая всякую шваль, что бродит в такое время за стенами, поплелся в указанном направлении. Подойдя к воротам, он слегка отодвинул планку, закрывавшую смотровую щель, выглянул наружу и высоко вздернул брови. Перед ним стоял черноволосый высокий парень в истрепанных и потерявших всякий цвет лохмотьях; на поясе его висел кинжал, а над плечом торчала рукоять меча. Парень выглядел уставшим и утомленным на вид, и стражник уже собирался, помянув в очередной раз Нергала, послать его подальше, но, встретившись с ним глазами, ощутил вдруг странную слабость в ногах. Стальной взгляд синих зрачков, будто бы пронизывающий насквозь, заставил заморанца поежиться от непонятного чувства страха, хоть он и был в полной безопасности за толстыми створками ворот. Приглядевшись внимательней, страж понял, что перед ним юноша, да что там, мальчишка, лет шестнадцати-семнадцати, не больше; но от него исходила сила и мощь, приставшие любому бойцу, прошедшему сквозь множество битв.

— Ну, что ты там застрял, собачье дерьмо? — нетерпеливо поинтересовался старший, видя, что Кетаб как будто прирос к смотровой щели. Пока страж соображал, что ответить, начальник поднялся на ноги и, подойдя к воротам, встал рядом со своим воином.

— Ты что, язык проглотил или напился ослиной мочи? Дай я сам посмотрю! — плечом отодвинул Кетаба и приник к щели.

— Впусти-ка меня в город, отец доблести. Видишь, уже близиться тьма, а я голоден и не хочу ночевать в степи, среди шакалов и ночных духов, спокойно произнес стоявший у ворот. — У меня нечем заплатить, но, клянусь Кромом, я не забуду твоей доброты и, как знать, может, и пригожусь тебе. А не пустишь, так это я тоже запомню!

Не в привычках шадизарских стражников было впускать его-то в позднее время, а уж чтоб безвозмездно… Но что-то ощущалось в этом юноше такое, что руки стражника словно сами собой потянулись к висевшим на поясе ключам.

«Нергал его знает! Лучше не связываться с этаким разбойником! Мало ли что может случиться?» — пронеслось у него в голове. Вслед за этой мыслью ключ попал прямиком в замочную скважину, сдвинулись смазанные маслом засовы, и Конан вошел в город своей мечты.

Любого, попавшего в Шадизар, город сей подавлял своим великолепием и богатством. Прекраснейший из заморанских градов располагался на перекрестке торговых путей, что вели из восточных стран на запад в Коринфию, Бритунию и Немедию, и дальше, в Аквилонию, Офир, Аргос, Зингару. Каждый день богатые караваны останавливалась на шадизарских базарах, и купцы, укрывшись от палящих лучей солнца под балдахинами и опахалами, вели нескончаемый торг; а потом смуглые, босоногие и расторопные носильщики распаковывали тюки, разносили по лавкам привозные товары и грузили верблюдов новыми сокровищами.

Когда солнце, глаз светлого Митры, уставало и собиралось на ночной покой, торг прекращался, и купцы обмывали удачные сделки в многочисленных тавернах и веселых домах, где можно было не только выпить прохладного терпкого вина, наесться до отвала жирной баранины или жареной дичи, но и насладиться ласками жриц любви, коих было в Шадизаре превеликое множество и разнообразие: и волоокие белотелые женщины с севера, из Гандарланда и Бритунии; и смуглые узкоглазые невольницы из Кхитая, особые искусницы в любовных усладах; и тихие покорные красавицы из Офира или Коринфии; словом, всякий гость мог удовлетворить здесь любые свои желания. Потом, вернувшись домой, в далекие страны, купцы своими байками об этих веселых домах удивляли многих, и неизмеримо росла слава Шадизара, и все больше любителей острых ощущений пускались в далекий и опасный путь, чтобы не только обделать свои дела, но и поразвлечься всласть в этой жемчужине Востока – еще одно прозванье, под которым был известен Шадизар.

И все приезжавшие и приходившие в этот город оставляли в нем дань за въезд и подати ха торговлю, плату за ужин и выпивку, мзду за веселых девиц; и дань эта, плата и мзда была очень, очень большой. На эти деньги рос и богател Шадизар, на них укрепляли старые и возводили новые стены, строили дворцы, золотили купола храмов. И всем здесь находилось дело и заработок: и сборщикам податей, и ростовщикам, и держателям харчевен да веселых домов, и носильщикам, и водоносам, и шорникам, и медникам, и золотых дел мастерам, да мало ли кто кормился здесь и, в свою очередь, кормил этот город?

Ну, а где звенят монеты, там истинный рай доя всяческих темных людишек: разбойников и мошенников, мелких воришек и взломщиков, скупщиков краденного и прочих обладателей ловких рук, умельцев в мгновение ока облегчить кошелек ближнего то ли завевавшегося купца, то ли деревенского простофили.