Типа есть такой корпус, на случай войны и всяких катаклизмов. Сидят по лесам по миру крутые спецы с программой в мозгу – добровольцы, как говорили, но Анька сразу поставила на зомбированных, – и охраняют экологически ценные клочки земли. Когда вот настанет миру жопа, тогда их задача – что-нибудь да сохранить. Чтоб выжившим потом проще было восстанавливаться.

– Хрень какая-то, – высказалась Анька. – Чтоб бабка Машка... Ну, ты ее не видела просто. Она ж двинутая была – «лес охраняет», ага…

Больше они о том не разговаривали всерьез. Разве что так, поржать.

Времени было – года два. Должно было быть четыре, но бунт раньше вспыхнул. Двери хакнули.

Первым делом Анька в город метнулась – хоть и ругалась, а бункер до жути надоел, да и бесполезным стал, если верить технике безопасности. И люди, как оказалось, жили уже. Кто как...

Добравшись до города, Анька через вышку связи вырулила на мать. Поговорили по передатчику, успокоились обе. Анька ее уговорила на подольше в бункере остаться, раз там все спокойно. Обещала связываться каждый месяц, не реже.

Ушла обратно. Что с ней творилось, не знала толком. Только с Медиком переговаривалась время от времени. Рассказывала, что ест, что пьет, как себя чувствует. Не меняется ли...

Не менялась. Ну, разве что щупалец вылез, коротенький, а где – сказать стыдно. Так у других и хуже приключалось, но ничего, держались.

На месте леса Анька нашла пустырь. Глаза горели опять, от пота, под теми же «рифтами», сдохшими наполовину без аккумуляторов, оставшихся в багажнике.

– Слышь... – раздался в наушнике голос Медика. Вообще-то ее Инга звали, но как-то прижилось «Медик». Да и веселее так было. Как будто все еще в вирте, и это нифига не апокалипсис вокруг, а просто новая игрушка про крутых спецназовцев в радиационной зоне.

– Слышь, а ты мне про ту бабку рассказывала – так что? Сохранила она что-нибудь от своего леса?

– Ни хрена.

Она и до того ни деревьев, ни травы не видела. Только лишайники какие-то, да изредка – блядские ползучие кусты. Съела кусок такого однажды – весь день блевала, чуть не сдохла. А Медик тогда ее дурой назвала.

Анька опустилась на землю – вперед, назад, во все стороны одно сплошное ничего, – и вытянула ноги.

– Жа-а-аль, – протянула Медик спустя минуту. Связь работала отвратительно, сигналы ловились от одной еле восстановленной вышкой к другой и не всегда доходили, куда надо. Медик говорила с долгими перебоями. – Неплохо было б растение какое найти. Из нормальных, я имею в виду, из старых. Восстановили б, может, пока еще все тут щупальцами не поросли.

Анька дернулась от упоминания. Может, и стоило рассказать ей... Анька уткнулась взглядом в одну точку, раздумывая.

Стащила «рифты».

Полудохлые, они еще работали – искажали картинку, чтобы не сильно бить по мозгу благостными видами мирового разрушения. Потому Анька их и таскала.

А тут вдруг правду увидеть захотелось. Дернуло.

Рядом с подошвой ее ботинок что-то росло. Что-то мелкое, тонкое и зеленое. Что-то, что «рифты» приняли за мелочь, не стоящую наблюдения.

Анька, внутренне замерев, сфотографировала это на очки, отправила Медику и, обливаясь потом, принялась ждать ответа.

– Что это? – она буквально ощущала, как надрываются вышки, силясь передать взволнованный голос. – Оно живое?! Растение?! Оно похоже на... на…

– Хрен его знает, что это, – сказала Анька и улеглась на живот, глазея на крохотный росток. – Хрен его знает… – вспомнила то слово, которое не знала еще до катастрофы. – Петунья это. Наверное. Высылай там кого поумнее, я посторожу.

В треске надрывающегося передатчика еще можно было различить слова, но Анька не слушала. Запнувшись, добавила:

– Поохраняю.

И молча села ждать.