Сторож

Лет десять назад Ваня, в компании таких же как он пьяных подростков, ночью позвонил в церковь. По приколу. Тогда им открыл дверь человек. С лопатой. Ерунда, а они были теми еще идиотами, но образ злобного взлохмаченного мужика с лопатой прочно отпечатался в неустойчивой подростковой психике, а потому на этот раз, даже будучи уже здоровенным двадцатипятилетним лбом, Ваня прошел мимо Церкви Святого Праведного Иова. Себе-то, конечно, Ваня говорил о более прагматичных причинах – не дадут они ему поспать где-нибудь до утра, а вызовут ментов и будут правы, – но образ жил, лопата жила, взлохмаченный мужик живым укором реял где-то в подсознании.

«Монументскульптуру» Ваня тоже обошел по дуге, забираясь глубь кладбища и смутно догадываясь, что тупо блуждает. Во всяком случае, когда он попробовал переть прямо и прямо, помня о том, что Волковское окольцовывают дороги и куда-то он точно должен выйти, он все равно ничего не увидел, кроме могил, оградок, деревьев и памятников.

Ваня согласился бы уже и на встречу с ментами, и с бомжами, и с готами, когда начались глюки.

Потому что, ну, допотопный пузатый телик посреди кладбища – это что-то неправильное.

Толстый мужик побил телик сначала ладонью, потом ногой, и тот заработал, показывая что-то – издалека не разобрать, – зеленое.

Проморгавшись, постояв несколько секунд с закрытыми глазами, Ваня различил покосившийся дом. Сторожку. Точно! Точно, сторожку!

А это, значит, сторож...

Ваня потопал к нему. Не убьет же, в самом деле? Может, выведет. Может, даст до утра посидеть, мелочи на метро подкинет. Может, и в полицию звякнет, но Ване было уже все равно. Главное, лопаты у мужика не было.

А было пиво, что как-то сразу ставило мужика-сторожа на один с Ваней уровень. Тот тоже любил футбол посмотреть с пивасом – батя еще приучил.

– Здорово, мужик, – прохрипел Ваня. Ужаснулся, прочистил горло и сказал уже нормально. – Привет...

Мужик ни на секунду не испугался, даже не удивился. Повернул голову, разглядывая Ваню с ленивым таким, спокойным интересом. Рожа у сторожа была рябая, в морщинах и шрамах – так густо, что не разобрать где что. Глаза маленькие, черные в слабом свете от телика. Тельняшка. Татухи на плечах.

– ВДВ? – ляпнул Ваня наугад.

– Сечешь, – кивнул мужик. И вместо того чтоб спрашивать, вдруг начал объяснять сам. – Дома жарко спать, телик вытащил. Думал пивка попить, хе-х, на природе.

– Можно с вами? – обреченно спросил Ваня.

Строго говоря, все это начало превращаться в фарс еще когда Ваня не мог выйти с кладбища, вспоминая мужика с лопатой, так что перспектива смотреть матч среди могил стала бы отличным продолжением творящейся с Ваней лажи.

– Да садись, – кивнул сторож. – В смысле, вон, с порога табуретку принеси и садись. Кресло у меня одно, – он похлопал по драным плюшевым подлокотникам и водрузил на колени баклаху с пивом.

Табуретка была грязная, в липкой клеенке и с куском какой-то тухлятины в газетке. Вонял жутко, до тошноты.

– Не выкидывай! – прикрикнул сторож. – Давай сюда.

Сторож принял эту отрыжку сатаны с величайшим почтением и втянул носом запах. Ваня поставил табуретку чуть поодаль – настолько далеко, чтобы сторож не посчитал это невежливым, – и с ужасом стал смотреть, как тот разворачивает газетку и с блаженным видом отправляет в рот ломоть чего-то коричневого. Вонь достигла апогея, желудок Вани скрутило в жгут.

– Хаукарль, – смачно рыгнув, сказал сторож.

– А меня Ваня зовут.

– Акула это, – заржал сторож. – Еда. Ну, сестренки присылают иногда, люблю это дело...

Сжалившись над Ваней, сторож завернул остатки акулы обратно в газетку и убрал сверток прямо под кресло, на землю. Поманил рукой – Ваня послушно подсел ближе. С облегчением присосался к баклахе.

– Зигвард Миккельсон, – представился сторож. – Михалыч, по-вашему.

– А я Геннадьевич, – блеснул знаниями Ваня, «-сон» это типа «сын», это он помнил.

– Хороший у тебя батя был, видно, – кивнул Михалыч. Голос у него был странный, как будто не устоявшийся, с частыми переходами в что-то глубокое и низкое, как в отдаленный громовой раскат. – Гляди, ведут! Го-о-ол!

Михалыч вскочил, расплескивая пиво и потрясая кулаками.

– За смерть Иона Арансона! – злобно проорал он в телевизор. – За смерть его сыновей и позорную дань датчанам да прольется кровь захватчиков на великом острове!!!

Ване стало страшно говорить, что это повтор товарищеского матча «Дания – Исландия» с марта, и тогда Дания победила со счетом два-один.

– Хороший у тебя батя был, – невозмутимо повторил Михалыч, усаживаясь обратно. – Драться научил, вижу.

Ваня провел ладонью по ссадине на щеке. Не болела уже почти. К дракам Ваня и правда привык.

– Сколько там было? – спросил Михалыч. – Дюжина? Две?

– Пятеро.

Сторож ожидал подробностей. Ваня нехотя рассказал, что да, действительно подрался, не в первый раз, в ментовке уже несколько приводов, так что и не суется туда больше.

– Темные века, позорные, – протянул Михалыч, снова переходя на мрачный тон. – Трусы зовутся стражами, праведные в цепях, не обнажают боле колья ран, не ведут вече сечи, не...

– Что, блядь? – не выдержал Ваня. То, что сторож тут двинутый, он уже понял, но всему же есть предел!

Голова от его слов у Вани болела. Сильно, страшно. Может, сотрясение получил, но скорее просто трудно было после драки и похода по кладбищу еще и разбирать эти бредни.

– Хреново быть тобой, говорю, – буркнул Михалыч обиженно, отпивая из баклахи. – Заступился за бабу, знаю. Одобряю. А в прошлый раз друга защищал.

Ваня обхватил голову руками, согнувшись на табуретке. Зашибись вообще – еще и в битву экстрасенсов какую-то угодил.

– Один против пятерых, а раньше – один против десяти, всех счесть – наберется на хирды, Ваня, Геннадия сын. Везде выплывал, ратной вьюги ясень...

– Перестань.

– ...ныне же скошен.

Михалыч замолчал, глядя на Ваню сочувственно и с уважением.

– Валькирий видел? – спросил он вдруг, снова резко, снова внезапно переходя на простой тон. – Они красивые.

– Байкеры остановились. Подняли, отряхнули. Отправили домой.

– Врешь.

– Вру.

Сам ушел. Голова не варила, не додумался попросить, чтоб довезли – до травмпункта или до дома. Они орали ему вслед, кажется. И хохотали. Обзывали как-то странно. Четыре байкерши на «харлеях», красивые настолько, что казалось – Ваня в раю, – да только от рая становилось страшно. Ведь это значило бы – он умер.

«Ныне же скошен».

– Одно хорошо, – помолчав, сказал Михалыч, складывая руки на животе. – О рунах тут мало кто знает. А уж оберегами местными и вовсе разве что подтираться. Копатели приходят – визг стоит. Ребятенки в вещих играют – не трогай. Кто посерьезнее придет кровь пускать – гони. Дело простое. Места здесь много, остаться можешь – за лютеранской половиной никто не смотрит. Главное, смотри, чтобы никто могилы не разрывал, не грабил, а уж как – сам решай.

Пошатываясь, Ваня поднялся с табуретки. Раны его открылись, так как сказано было – как умер воин, так и будет стоять в посмертии. Ваня уходил от сторожа спиной вперед, потому что не мог оторвать глаз – там в кресле сидел солдат в камуфле, прошитый очередями и обожженный взрывами, и лица его было не разобрать под кровавой коростой.

– Приходи еще, – шепотом сказал Михалыч, но даже шепот этот отдавал громом.

Там, в раскатах чего-то далекого и вечного, через его голос, все хрипело и рычало – «Драугр. Драугр». И захлебывалось, и переходило в хохот байкерш, поднявших Ваньку из кровавой лужи на асфальте: «Драугр! Драугр!»

...Там на могильном кургане сидел ратник в осклизлой от крови кожаной куртке. И из груди его торчал меч.

– Приходи еще, Ванька, – шепотом сказал Зигвард. – Геннадия сын. Приходи, как устанешь. Наше дело – долгое.