*маленькое примечание – имя «Скоргола» читается с ударением на первом слоге

Скоргола

Кислота щипала обветренные, потрескавшиеся губы и тяжелый, сухой язык. Кажется, сегодня Скоргола перелил в чашку уксуса. Кажется, доктор ошибся, и это ежеутреннее питье не помогает состоянию Скорголы. «Способствует хорошему самочувствию», кажется, так он говорил?

Внутри у Скорголы – пустота. Нет, не возвышенная пустота, а банальная – скажем, пустое ведро. Лучше – пустая цистерна, но вернее – ведро.

– Зачем ты пьешь эту гадость? – женщина в его постели перевернулась на спину и лукаво улыбнулась. Аланнис – она не умела улыбаться иначе. И ни одно другое имя не подходило ей лучше данного.

«А у тебя странное имя, – протянула она при их первой встрече. – Скоргола... Оно что-то значит?» Ее совершенно не интересовало имя, ее совершенно не интересовал Скоргола. Она врала каждый день и каждую минуту дня, даже не маскируя свою ложь, даже не притворяясь честной, – и это ей прощалось. Из-за внешности.

Как объяснить... Встретив Бога, вы бы стали уличать его во лжи? Ослепнув от Его сияния, слыша неземную музыку и плача от счастья – вы бы вспомнили о нестыковках Священного Писания? Вот и Скоргола не мог.

«Конечно, – ответил тогда Скоргола. – В переводе с древнего, ныне мертвого языка оно значит «склонюсь лишь перед прекраснейшей». И неужели пришла пора мне оправдать возложенные родителями надежды?»

Глупая нескладная пошлятина.

У него никогда не получалось так очаровательно и легко врать, как это делала Аланнис. Да и с внешностью, признаться, не повезло. И тем удивительнее было то, что Аланнис выбрала его из всех возможных претендентов.

– Ну? – капризно надула губки Аланнис. – Зачем? Лучше бы вино или кофе, а так ты похож на старика... Хм, старичо-о-ок...

– Мой врач, – объяснил Скоргола. – Мой врач.

Ему бы вспомнить о красноречии. Ему бы ответить, залихватски подмигнув: «Сейчас покажу, какой я старичок», или «Ночью ты была не против лечь к старичку». Но давно прошла первая встреча, и Скорголе уже нет нужды строить из себя того, кем он никогда не являлся.

И удивительней вдвойне, что Аланнис от него не уходит.

«Что тебе от меня нужно? – просто спросил Скоргола после двух недель их знакомства. – Я все тебе дам». Он не соврал. Он мог. И дал бы – попроси она, а не засмейся. На секунду, на одну долгую секунду ему показалось, сейчас она отвернет лицо, задумается, а потом скажет... И Скоргола выполнит обещание. Но Аланнис, отсмеявшись, только пропела: «Ах, Скоргола, женщина имеет право на простые причуды».

«Значит, я – твоя причуда?» Это бы оскорбило, говори Аланнис хоть иногда правду.

«Ты против? – снова засмеялась она. – Тогда я уйду, как пожелаешь!»

И встала, прижав к груди простынь, и поплыла в сторону двери, как привидение, сияя белой кожей.

«Нет, – Скоргола успел вцепился в край простыни, и Аланнис мгновенно вернулась, не переставая улыбаться и щуриться. – Теперь – нет».

– Тогда дай и мне, – не отставала Аланнис. – Дай, я тоже хочу попробовать и... как там говорит твой врач? Вновь обрести бодрость духа, прекрасное самочувствие и отличное пищеварение... Фу, что за мерзкое слово – «пищеварение»!

Скоргола подержал в руках полупустую чашку, раздумывая, а потом аккуратно поставил ее обратно на столик и посмотрел на Аланнис.

Ее волосы – огонь и медь. Ее глаза – медь и мёд.

А внутри у Скорголы – вода. Вода в медном умывальнике. Капли срываются и навязчиво бьют о дно посуды. Кап. Кап. Капли дробятся, и этот звук похож на смех больного человека.

– Я приготовлю кофе.

Аланнис мигом вскочила с кровати, томно потянулась, вызвав у Скорголы вздох и вполне определенную дрожь, и быстро замоталась в простыню, на пример тоги или иного одеяния музейной статуи.

– Как интересно! Я еще никогда не видела, как ты готовишь!

Умеет ли эта женщина грустить? Или – умеет ли показывать свою грусть?

Она дурачилась за двоих по пути из одной комнаты в другую – то важно вышагивала, поправляя на голове невидимый венец, то порывалась пригласить Скорголу на танец, размахивая краем простыни, как селянка – подолом юбки. Она позволяла себе многое, но такое – детское, умильное и глуповатое, – лишь рядом с ним. Это льстило. И Скоргола действительно часто веселился, глядя на нее, даже иногда – подыгрывал.

– Хм-м-м... Что ты добавляешь в кофе? – Аланнис открывала ящик за ящиком, пока он споласкивал джезву.

Кухня не смущала ее. Отсутствие слуг ей откровенно нравилось.

– У тебя были когда-нибудь слуги, Аланнис?

– О да! – она манерно приложила ладонь ко лбу. – И сейчас есть, ты их видел – Мари, Эбби... Они убирают комнаты и стирают одежду... Но – одеваюсь я всегда сама! И раздеваюсь тоже.

– И прекрасно это делаешь...

– Эбби тоже варит кофе, – поделилась Аланнис. – Но я не стану говорить, что она туда намешивает, чтобы ты не повторял... Ну, мне интересно попробовать, что выйдет у тебя.

Ее речь иногда сбивается. «Ну» – самое безобидное словечко из тех, что могут сорваться с ее языка. Временами она и ругается, хуже, чем извозчик на лошадь. Все это говорит о том, что происхождение Аланнис – далеко не благородное. И это тоже располагает к ней.

– Хм... Перец, – Скоргола отломил кончик стручка и бросил в джезву. – Еще... кардамон! И этот... орех, – он с силой провел им по терке, рассыпав куда угодно, только не в джезву. – Что же еще... Может, соль? Я слышал, на побережье готовят отличный кофе с солью. Хотя ладно... Ваниль? – он посмотрел на Аланнис и покачал головой. – Нет, это явно не наш случай... Значит, корица. И гвоздика. И еще перца, пожалуй. Прогреть, раскалить... Залить водой. Где вода?

Аланнис поспешно передала ему кувшин.

– Кажется, Эбби варит кофе совсем не так.

– Эбби ничего не смыслит в кофе. А я варю его целый первый раз в жизни.

Да, иногда на Скорголу тоже нападала дурашливость – только Аланнис замечала это далеко не сразу.

– Какой запах, – женщина изящно вытерла заслезившиеся глаза. – Мы забыли имбирь.

– Да, – согласился Скоргола, ковыряя ножом остаток корешка. – А, да ладно, – он бросил его в джезву целиком. – Отличный кофе получится.

– Или... Или, возможно, начинать день с крепкого алкоголя – не такая уж дурная традиция.

– Все-таки стоит позвать Джейкоба? – Скоргола потянулся к шнуру, свисающему из вырезанного отверстия в настенном ящике, рядом с трубой домашней пневмопочты. В его доме слуги все же были, но появлялись на глаза хозяину лишь изредка. Джейкоб и Анна – супружеская чета, довольная тем, что редкая работа обеспечивает им безбедную старость.

– Пока твой Джейкоб поднимется, мы успеем сварить и выпить еще чашек пятнадцать, – хмыкнула Аланнис, дернув шнур вместо него. – Но я бы хотела позавтракать, и мне страшно представить, что ты сделаешь с яйцами или сыром.

Так что они все-таки пили кофе, дожидаясь Джейкоба – полуслепого и полуглухого старика. Он занимался кухней и садом, Анна – комнатами, вот и вся прислуга. Царящий порою беспорядок Скоргола не замечал.

– Отвратно, – оценил он, едва пригубив напиток.

Аланнис пила, жеманно сморщив носик и покачивая ногой. Обнаженная кожа притягивала, Скоргола не мог устоять. Аланнис чуть заметно улыбнулась и продолжила пить. Что-то в высшей степени непристойное было во всем этом – сидеть на кухне, пропахшей специями, рядом с почти голой женщиной и гладить ее колено, а затем и бедро. Непристойное и даже развратное – ведь Аланнис совершенно точно не будет против.

Джейкоб постучал лишь раз – потом лишь спокойно ждал на стульчике у двери. Когда Скоргола и Аланнис выбрались из кухни, Джейкоб лишь повернул седую голову и чуть заметно кивнул.

– Чай, пожалуйста, – ослепительно улыбнулась Аланнис, поправляя простыню, и, наклонившись, чмокнула старика в морщинистую щеку. Сто мужчин в расцвете сил отдали бы по году жизни за такую вот мимолетную, ничего не значащую ласку. – И завтрак... Спасибо, Джейкоб!