Вот я и постарел еще на год… Друзья уже разошлись. На белой скатерти остались вишневые пятна. В открытую дверь балкона вместе с ночной бабочкой влетает влажный шелест июльской ночи. Пахнет полынью, липовым цветом и нагретым асфальтом. Я еще не достиг того возраста, когда мужчины начинают считать годы. И все же мне жаль, что прошел именно этот год. В руке у меня изящные бериллиевые запонки с причудливым рисунком двойной спирали. Мне подарил их сегодня кто-то из близких. В шуме и смехе я не заметил, кто. Так как же прошел этот год?..

На столе лежит маленькая голубая книжка. Это автореферат моего друга Бориса Лукова. Мой шеф, академик, попросил, чтобы я написал отзыв. Для этого мне не нужно читать голубую книжку. Ведь кому, как не мне, знать, чем занимается Борька. Но написать отзыв все-таки трудно. Никак не могу сосредоточиться: я все еще под впечатлением нашего недавнего разговора.

Мы сидели тогда в Борькиной лаборатории, в маленьком полуподвальчике. Там негде повернуться среди огромных, заваленных всяким металлическим хламом лабораторных столов. Борька только что получил данные о глубине достигнутого им вакуума; он был взволнован, мне даже показалось раздражен.

— Одна стомиллиардная атмосферы! По-моему, это совсем неплохо, — сказал я, листая только что полученный номер журнала теоретической и экспериментальной физики, в котором была опубликована работа Бориса.

— Грязь.

— Что? Что ты сказал?

— Грязь. — Борис отложил в сторону миллиметровку, на которой вычерчивал кривую кинетики. — В таком вакууме еще слишком много вещества. На шесть порядков выше межзвездной среды. Это же в миллион раз больше возможных соударений. Меня это не устраивает.

— Как ты создаешь вакуум?

— Электросорбцией. У меня откачка — это только первый этап. Основную работу выполняют стенки сосуда. Они сделаны из губчатого металлополимера, с необычайным сорбционным потенциалом. В течение двух-трех месяцев молекулы, находящиеся в сосуде, поглощаются стенками. В сущности можно было бы достичь абсолютного вакуума, если бы не десорбция. Проклятые стенки все-таки отдают часть поглощенных газов.

— А ты пробовал мерцающий потенциал?

— Пробовал. — Борис указал на медные шины, припаянные к кожуху камеры. — Я даю пятьдесят киловольт.

— Этого достаточно. Ну и что, помогает?

Борис неопределенно хмыкнул и, смешно сморщив нос, покачал головой:

— Очень мало.

Мы замолчали. Я уже собрался уходить, как Борис, точно вспомнив о чем-то важном, спросил меня:

— Ты знаешь кого-нибудь из Института редких земель?

— Кое-кого знаю. А что?

— У меня к тебе большая просьба, — Борис встал из-за стола и подошел ко мне, — помоги достать немного гольмия.

— Сколько это — немного?

— Несколько граммов. Пять-шесть.

— Ого! — Я вскочил и уставился на этого сумасшедшего, захотевшего получить несколько граммов металла, даже окись которого стоит в триста двадцать раз дороже чистого золота.

Борис успокаивающе похлопал меня по спине.

— Садись, садись. Я все прекрасно понимаю. Дело в том, что столько гольмия у них найдется. Им он все равно не нужен. Ведь этот металл нигде не применяется. Зато мне…

Борис выдвинул ящик стола и достал папиросную коробку «Казбек». Между двумя слоями ваты в ней были аккуратно уложены металлические шарики.

— Вот этот, — Борис протянул мне серебристый шарик, — сплав магния, кобальта и сурьмы, — совершенно испаряется в вакуумной камере за три часа. То же было с шариками из кадмиевых и цинковых сплавов. Все они превратились в тонкий слой металла, нанесенный на стенки камеры. С шариками же из железа, стали и золота как будто ничего не происходило. И все-таки, когда я взвесил их после тридцатишестисуточного пребывания в камере, то обнаружил потерю в весе в девятом знаке после запятой. И это у меня на установке. А что будет в космосе… Три года я искал нужный сплав, пока не получил вот это.

Борис осторожно, даже как-то любовно вынул из ваты нежно-голубой шарик с золотым отливом, немного подержал его и так же осторожно положил на место.

— А что это? — спросил я с любопытством.

— Золото, самарий, гольмий. Мне нужен гольмий. Понимаешь?

— Понимаю, Борь. Материал для межзвездных кораблей не должен испаряться в пространстве. Такой материал нужен всем. Ты получишь гольмий!

— Ну, ну, не надо патетики, — сказал мой друг, улыбаясь и мягко, но настойчиво выпроваживая меня из лаборатории.

…Это было год назад. Я достал тогда для него два с половиной грамма гольмия. А три месяца спустя писал отзыв на автореферат его кандидатской диссертации.

Что же было потом?..

Борису никак не удавалось понизить давление в камере. Одна стомиллиардная доля атмосферы — это был предел. Для Борьки он стал ночным кошмаром, неутомимым преследователем и врагом. Друг перепробовал все известные методы достижения глубокого вакуума. На его месте другой мог бы гордиться. Ни одна методика не давала таких хороших результатов, как Борькина электросорбция. Но его это не удовлетворяло. Ему был нужен межпланетный вакуум. А такого разрежения нельзя было достичь. Это противоречие между желаемым и действительным Борис переживал мучительно и страстно. Сначала мы подшучивали над ним, но он встречал наш юмор неприкрытым раздражением, воспринимая как личную обиду. Шутить вскоре перестали, но все чаще поговаривали о том, что Лукова нужно немного отвлечь от работы.

"Она сжигает его, — говорили сотрудники Бориса, — посмотрите, как он похудел. Часто забивает бриться, смотрит странно… Если бы у него хоть что-нибудь получалось, а то губит себя человек ни за что. Нужно отправить его на курорт".

Институт, в котором работал Борис, построил новый корпус. Под этим благовидным предлогом директор велел отключить от Борькиного полуподвальчика высоковольтный кабель. Лаборатория осталась без электроэнергии. Работу можно было возобновить лишь после переезда в новое помещение. Сначала Борис пытался принять участие в хлопотах, связанных с этим переездом. Он бестолково ходил по пустым комнатам, что-то мерил рулеткой, спорил с механиками. Но все, точно сговорившись, встречали Бориса несколько враждебно. Если послушать их, то получалось, что Борис всем мешает и без него будет значительно лучше. В такой грозовой атмосфере профоргу сравнительно легко удалось усадить Бориса в самолет Москва Адлер.

Пока Борька плескался в море, произошло одно весьма памятное событие. Впервые за всю историю космической эры произошло столкновение ракеты с метеоритом.

Это случилось на трассе Земля — Луна. Маленький кусочек железа пробил обшивку грузового космического корабля "Генрих Гейне". К счастью, никто не пострадал, так как пробоина вывела из строя только один отсек, отделенный от остальных помещений переборками высшей космической защиты. В этом отсеке находился интересный груз — почва, насыщенная анаэробными бактериями.

Груз предназначался для огородов лунного города в кратере Птоломея. Но на Луне выяснилось, что вакуум совершенно испортил почву. Микробы погибли, они распались на отдельные молекулы и были высосаны в пространство. Когда я прочитал об этом в газете, то сейчас же подумал, что гипотезе о переселении жизни с планеты на планету микробами нанесен последний удар. Я до сих пор не понимаю, почему я подумал тогда именно об этом. Может быть, это была лишь прелюдия, первый аккорд неожиданного озарения, которое заставило меня отшвырнуть газету и выскочить на улицу.

Я бежал, не обращая внимания на лужи, которые вскипали под дождем крупными, как мыльные пузыри, бульбами. Весь промокший и забрызганный грязью, я ворвался на почту. Мысли мои расплывались, как льдины весной. Я испортил три бланка, пока сочинил текст телеграммы. Тогда он мне казался понятным: