Сенька снял руки с перил мосточка, поднял из-под ног щепку и бросил ее в воду. Щепка поплыла по речке, кружась, как волчок. Вот она уже прошла под мостком, задела за куст осоки, оторвалась и помчалась дальше, скрывшись от Сенькиных глаз.

Две сороки, кувыркаясь, будто подбитые, перемахнули на левый берег речки, минуту попрыгали в траве и повернули в сторону леса.

На тропке, ведущей к мостку, появились горлицы, но, заметив Сеньку, улетели.

«И мне пора, — подумал Сенька. — Мамка искать будет…»

И верно.

Только подумал, услышал:

— Се-е-е-нька! Се-е-е-нька!

Это звала мать.

Сенька почесал затылок, и его мечтательность как рукой сняло.

Залихватски подпрыгивая, помчался он вдоль капустного поля к дому.

Мать у Сеньки хорошая, ласковая, добрая. Только не совсем сознательная. Это потому, что она в совхозе не работает. Так Сеньке говорил его старший брат Митя. И отец не раз укорял:

— Шла бы ты, Лена, как все люди, в совхоз! Ведь совестно: Митя в совхозе, я тоже, а ты…

Мать разводила руками:

— Куда же мне от хозяйства?

Вроде бы получалось, что и не прочь она пойти в совхоз, да дела не пускают.

Это сейчас, а раньше — совсем не так. Раньше бабушка и слова не давала сказать:

— С ума спятили, что ль! Совхоз! А хозяйство свое на кого? Корову? Огород? Сад? А детенка? И не помышляйте! Хватит с вас в совхозе…

Это она обращалась к отцу и Мите. «Детенок» — это Сенька. Сенька знал, что он может спокойно ходить в соседнее село в детский сад, да и не такой уж маленький. Но возражать бабушке Сенька не мог. Ей даже отец с матерью не возражали. И Митя тоже.

Бесполезно! Бабушка была вовсе несознательная и характера крутого.

От нее, от бабушки, и шли у них сначала все поездки в город. Мать по утрам молоко возила. Заодно прихватывала лук, укроп, редиску и Сеньку. Пока молоко по квартирам разносила, Сенька где-нибудь поблизости на углу стоял.

— Кому лук, укроп, редиску? Свеженькие, — предлагал он.

Так было до школы еще.

Но молоко шло все хуже и хуже. То ли молочниц в городе стало много, то ли в магазинах молока вдоволь, но постоянные покупательницы у матери все таяли. Прежде в одном подъезде она бидон опорожняла, а потом весь двор стала обходить — и все ни с чем. Молоко оставалось и часто скисало на обратном пути.

Бабушка бранилась, корила мать, но что поделаешь! Сенька своими глазами видел, что молоко продавалось плохо.

Когда Сенька пошел в школу, бабушка заболела, и мать вовсе перестала возить молоко.

— Невыгодно, — объясняла она дома. — Дешево больно, и то не берут.

Сенька обрадовался было, но, видно, поспешил. Мать стала возить в город зелень и овощи, цветы и яблоки и еще чаще брала с собой Сеньку. Только теперь они ездили не по утрам, а после школы, ближе к вечеру.

Мать всегда торопилась:

— Люди с работы двинутся, тут в самый раз продавать.

— А что, в городе нету, что ли, ничего? — интересовался Сенька.

Они всегда спешили, и, по существу, Сенька не видел города: с вокзала прямо в метро, оттуда куда-нибудь за угол, во двор или в подъезд, там продали и обратно.

— Есть-то есть, — объясняла мать, — да не такое. У нас свеженькое все, прямо с грядки, а в магазинах разве такое?

Порой и Сенька думал, что горожанам никак не обойтись без них. Зелень и овощи брали бойко, даже когда мать повышала цену. Правда, не всегда.

В плохие дни возвращались домой почти без выручки, с непроданным товаром.

— Опять редиску в магазины выбросили, — не без сожаления говорила мать. — И палаток этих понастроили, будь они неладны!

Это и Сенька видел: в городе много пооткрывали овощных палаток и лотков, и возле них всегда толпились люди.

И вновь в такие дни бабушка ворчала, хоть и лежала уже, не вставая, в постели.

— Ты, Елена, мест не знаешь! — говорила она. — А место выбирать надо с умом. От места все зависит. Вот поднимусь, с тобой поеду, сама покажу…

Но она уже не поднялась. Бабушку похоронили хорошим майским днем на сельском кладбище. Поставили крест, чтобы все знали, что она верила в бога. Мать плакала. Сенька жалел мать и старался быть серьезным и грустным. А на кладбище в это время вовсю галдели воробьи и грачи, лопались почки на деревьях, пробивалась сквозь рыхлую сырую землю трава. Все радовалось весне.

Уже во время поминок Сенька понял, что жизнь теперь в доме пойдет по-другому. И отец, и мать, и Митя непривычно много говорили, даже смеялись, и, как показалось Сеньке, теперь никто никого не боялся.

Вечером отец подошел к иконе Николая-чудотворца, которая висела в правом углу избы, минуту подумал и затушил лампадку. Потом осторожно снял икону, вынес в сени и сдул с нее хлопья пыли.

— Куда ее теперь? — спросил он у матери, протягивая ей икону.

— Может, нехорошо это, Коля? — робко сказала мать. — Может, грех какой снимать?

— Какой же здесь грех! — сказал отец. — Ты же не собираешься молиться?

— Не собираюсь, — сказала мать, принимая икону.

— Ну и спрячь куда-нибудь или отдай кому, — посоветовал отец. — Да пыль в углу протри, накопилось.

А через день или два отец отвел корову в племенное стадо. Это значило, что корова теперь будет совхозная, что не надо думать о сене для нее и о том, куда девать молоко. За корову дали деньги.

— Как же это мы без коровы? — заволновалась мать. — Ни молока своего, ничего… Страшно.

— Чего ж страшно! — смеялся отец. — Молоко в совхозе можно покупать, как все люди.

— В совхозе обезжиренное, какое это молоко! Да и деньги платить надо, — продолжала беспокоиться мать.

— Нам хватит, маманя, и мороки меньше, — поддержал отца Митя.

Мать заплакала, но объяснила, что не из-за коровы: вспомнила бабушку.

— Теперь в самый раз тебе, Лена, в совхоз идти, — посоветовал отец.

Мать, кажется, не возражала:

— Вот дела подгоню чуть-чуть, да и цветы пройдут — обидно…

В это время они собирали по полям и лугам немудреные майские букетики и возили их в город. Чаще мать возила одна, пока Сенька был в школе, но порой приходилось и Сеньке.

Сенька все ждал, когда отойдут цветы. Но они отходили медленно, и на смену им появлялось что-то новое. Сначала лук прорезался и укроп, редиска поспела, ягоды пошли, огурцы…

Отец ругался.

— Портишь ты, Лена, парня! — говорил он матери.

— Чем же? — не понимала мать. — И в газетах пишут, что с малолетства к делу надо привыкать…

— Привыкать, да не к тому. Что ты, торгаша из него готовишь?

— Ну уж и торгаша! — не соглашась мать. — Просто трудно мне одной. Вот Сенечка и помогает нам чуток. Что же тут худого?

Получилось, так, что мать права. Как же не помочь ей?

Вот и шло все по-старому.

Теперь яблоки поспели. Хорошо хоть, что яблонь у них всего три штуки, а ежели бы целый сад!

С мыслью об этих яблоках и бежал Сенька домой.

«Наверное, мамка сейчас заставит обрывать к завтрашнему, — думал он. — А утром опять в город…»

Но Сенька ошибся. Возле дома он увидел мать, которая держала на веревке козу.

— Это чья? — спросил Сенька.

— Наша, — сказала мать. — Купила вот у Сушковых. Недорого отдали. Смотри, какая ладная.

Сенька посмотрел и даже потрогал козу. Белая, с бородой, в костях широкая. Коза как коза.

— А зачем? — спросил он. — Зачем нам? И папка заругает.

— Поругает, поругает и отойдет, — сказала мать. — Зато молочко свое будет.

Сенька посмотрел на мать и заметил, что лицо ее было счастливым и немного виноватым.