Безумие в стеклянном взгляде…

Стеклянные рои стрекоз

Летят в лазуревые глади.

На умирающей заре

Упала (тяжко ей и дурно)

В сырой росе, как серебре,

Над беломраморною урной.

Уж в черной, лаковой карете

Уехал он…

В чепце зеленом,

В колеблемом, в неверном свете,

Держа флакон с одеколоном,

Старушка мать над ней сидит,

Вся в кружевах, — молчит и плачет.

То канет в дым, то заблестит

Снеговый серп; и задымит

Туманами ночная даль;

Извечная висит печаль;

И чибис в полунощи плачет…

1906

Москва

Мы ждем. Ее все нет, все нет…

Уставившись на паперть храма

В свой черепаховый лорнет,

Какая-то сказала дама.

Завистливо: «Si jeune… Quelle ange…»[3]

Гляжу — туманится в вуалях:

Расправила свой флер д'оранж,—

И взором затерялась в далях.

Уж регент, руки вверх воздев,

К мерцающим, златым иконам,

Над клиросом оцепенев,

Стоит с запевшим камертоном.

Уже златит иконостас

Вечеровая багряница.

Вокруг уставились на нас

Соболезнующие лица.

Блеск золотых ее колец…

Рыдание сдавило горло

Ее, лишь свадебный венец

Рука холодная простерла.

Соединив нам руки, поп

Вкруг аналоя грустно водит,

А шафер, обтирая лоб,

Почтительно за шлейфом ходит.

Стою я, умилен, склонен,

Обмахиваясь «Chapeau claque'ом».[4]

Осыпала толпа княжон

Нас лилиями, мятой, маком.

Я принял, разгасясь в углу,

Хоть и не без предубежденья,

Напечатленный поцелуй —

Холодный поцелуй презренья.

Между подругами прошла

Со снисходительным поклоном.

Пусть в вышине колокола

Нерадостным вещают звоном,—

Она моя, моя, моя…

Она сквозь слезы улыбнулась.

Мы вывали… Ласточек семья

Над папертью, визжа, метнулась.

Мальчишки, убегая вдаль,

Со смеху прыснули невольно.

Смеюсь, — а мне чего-то жаль.

Молчит, — а ей так больно, больно.

А колокольные кресты

Сквозь зеленеющие ели

С непобедимой высоты

На небесах заогневели.

Слепительно в мои глаза

Кидается сухое лето;

И собирается гроза,

Лениво громыхая где-то.

1905–1908

Серебряный Колодезь

Глядят — невеста и жених

Из подвенечной паутины,

Прохаживаясь вдоль куртины,

Колеблемой зефиром; их —

Большой серебряный дельфин,

Плюющийся зеркальным блеском,

Из пурпуровых георгин

Окуривает водным блеском.

Медлительно струит фонтан

Шушукающий в выси лепет…

Жених, охватывая стан,

Венчальную вуаль отцепит;

В дом простучали костыли;

Слетела штора, прокачавшись.

Он — в кружевной ее пыли,

К губам губами присосавшись.

Свой купол нежно-снеговой

Хаосом пепельным обрушит —

Тот облак, что над головой

Взлетающим зигзагом душит;

И вспучилась его зола

В лучей вечеровые стрелы;

И пeпeл серый сеет мгла,

Развеивая в воздух белый;

Чтоб неба темная эмаль

В ночи туманами окрепла,—

Там водопадом топит даль

Беззвучно рушимого пепла.

1908

Москва

Всё спит в молчанье гулком.

За фонарем фонарь

Над Мертвым[5] переулком

Колеблет свой янтарь.

Лишь со свечою дама

Покажется в окне: —

И световая рама

Проходит на стене,

Лишь дворник встрепенется,—

И снова головой

Над тумбою уткнется

В тулуп бараний свой.

Железная ограда;

Старинный барский дом;

Белеет колоннада

Над каменным крыльцом.

Листвой своей поблеклой

Шушукнут тополя.

Луна алмазит стекла,

Прохладный свет лия.

Проходят в окнах светы —

И выступят из мглы

Кенкэты и портреты,

И белые чехлы.

Мечтательно Полина

В ночном дезабилье

Разбитое пьянино

Терзает в полумгле.

Припоминает младость

Над нотами «Любовь,

Мечта, весна и сладость —

Не возвратитесь вновь.

Вы где, условны встречи

И вздох: Je t'aime, Poline…»[6]

Потрескивают свечи,

Стекает стеарин.

Старинные куранты

Зовут в ночной угар.

Развеивает банты

Атласный пеньюар.

В полу ослепшем взоре

Воспоминаний дым,

Гардемарин, и море,

И невозвратный Крым.

Поездки в Дэрикоэ,

Поездки к У чан-Су…

Пенснэ лишь золотое

Трясется на носу.

Трясутся папильотки,

Колышется браслет

Напудренной красотки

Семидесяти лет.

Серебряные косы

Рассыпались в луне.

Вот тенью длинноносой

Взлетает на стене.

Рыдает сонатина

Потоком томных гамм.

Разбитое пьянино

Оскалилось — вон там.

Красы свои нагие

Закрыла на груди,

Как шелесты сухие

Прильнули к ней: «Приди,—

Я млею, фея, млею…»

Ей под ноги луна

Атласную лилею

Бросает из окна.

А он, зефира тише,

Наводит свой лорнет:

С ней в затененной нише

Танцует менуэт.

И нынче, как намедни,

У каменных перил

Проходит вдоль передней,

Ища ночных громил.

Как на дворе собаки

Там дружною гурьбой

Пролаяли, — Акакий —

Лакей ее седой,

В потертом, сером фраке,

С отвислою губой: —

В растрепанные баки

Бормочет сам с собой.

Шушукнет за портретом,

Покажется в окне: —

И рама бледным светом

Проходит на стене.

Лишь к стеклам в мраке гулком

Прильнет его свеча…

Над Мертвым переулком

Немая каланча.

Людей оповещает,

Что где-то — там — пожар,—

Медлительно взвивает

В туманы красный шар.

Август 1908

Суйда