Он замер, глупо уставившись на знакомый образ.

Тело, свернувшееся калачиком, было завернуто в тонкую белую материю.

Ловушка?

Он сделал один нерешительный шаг. Тело казалось совершенно безжизненным. Истощенным. Изможденным. Выпитым. Он проглотил слюну. Сделал еще шаг, более робкий, чем предыдущий.

— Клер?

Медленно, как раскрывающийся бутон, фигура, одетая в полупрозрачную газовую ткань, сбросила с себя неопределенность вместе с накидкой. Черные волосы и нежный изгиб тела нельзя было спутать. Это была Клер, но не та Клер, которую знал Шелли.

На него смотрело лицо незнакомки. Лицо Клер было здоровым и живым, а это было неподвижное. Лицо Клер было невинным, как у младенца, на этом лице не было и следа невинности. Чувственность лица Клер подавлялась сознательной робостью. На этом лице от робости не осталось и следа. Лицо смотрело на Шелли глазами большими, чем у Клер, губы были больше, чем у Клер, кожа бледнее. Чувства женщины били через край, глаза сверкали в темноте, язык облизывал пересохшие губы.

Шелли не мог отвести взора от столь странного преображения.

— Клер…

Глаза-зеркала смотрели на него, испуская месмерическое сияние, огромные, как береговые маяки, окруженные легким ореолом. Она встала на четвереньки. Спина прогнулась, ей было достаточно единственного кошачьего движения, чтобы сесть на край стола, свесив ноги.

Она была жива и невредима. Он чувствовал, что должен подойти к ней близко, чтобы она успокоилась. Что-то в лунно-зеленом блеске ее глаз говорило, что она нуждается в нем, что ей нужны его объятия.

— Клер…

Когда он приблизился, он увидел красный синяк любовного укуса на ее шее. Он протянул руку, чтобы дотронуться до него, но что-то остановило его, он отдернул руку.

Она блеснула лунными глазами.

— Посмотри мне в глаза… — сказала Клер тихим медленным голосом. В ее глазах была усмешка, и Шелли, приклеенный к полу ее взглядом, улыбнулся. Он был часть действа, добровольцем, шагнувшим на сцену, если бы он хотел, то мог идти, если бы пожелал, то мог отвернуться, если бы ему захотелось, он мог избежать ее взгляда.

— Нет! — сказала Клер с неожиданным гневом. — Я сказала посмотри мне в глаза!

Ее руки, как железные клещи, сжали голову Шелли, заставив посмотреть в ее лицо. Он не мог пошевельнуться, был не в состоянии освободиться и закрыть глаза, он смотрел всего доли секунды, но этого было достаточно. Ее грудь была обнажена, неся на себе явные признаки возбуждения. В центре розовых пятнышек сосков зияли две щели, которые медленно и неотвратимо раскрылись, обнажив два ГЛАЗА.

Теперь кричал Шелли. Руки, держащие его, исчезли. Он отпрянул почти со скоростью пули, ударился о книжный шкаф и вцепился в него. Раскатистый смех Клер пригвоздил его к шкафу, как удар ножа. Ламия. Соккуб.

Ослепленный, охваченный ужасом, еле сдерживающий рвоту… Шелли вылетел в коридор. Там он упал на колени.

Истерично смеясь, Клер вновь устроилась на бильярдном столе, потирая руками соски. Светские забавы? Разве страх — это забава? Она закружила вокруг стола в безумной пляске, как колесо судьбы, не способное остановиться.

Его нашел Байрон, помог подняться на ноги. Шелли был заторможен, как будто только что проснулся.

— Я нашел ее!

— Где?

— Там!

— Она ранена?

Шелли прильнул к нему, затем отпрянул, смеясь. Он приложил пальцы к губам, останавливая свой смех.

— Объясни, — потребовал Байрон.

— Нет, не ранена. Не ранена…

— Так в чем же дело?

— В чем дело? Ха-ха-ха…!

Байрон привел его в чувство легкими ударами по щекам.

— Изменилась! — проговорил Шелли. — Метаморфоза!

Байрону надоело слушать его, он решил посмотреть сам. Шелли поймал его руку.

— Нет!

— Почему?

— Не ходи!

— Что с ней случилось?

— Оно овладело ею… — пробормотал Шелли, повиснув на плече Байрона. — Она спит странным сном и никак не проснется… Он закрыл глаза, рыдая. — Она попала в западню… Сон, сон в человеческом обличьи!

Байрон отбросил его в сторону и ворвался в бильярдную. Плача, Шелли последовал за ним. Комната была пуста.

На зеленом сукне бильярдного стола лежал красный пояс от платья Клер. За окном вновь застучал дождь. Шелли отвернулся от окна, как будто свежие капли, барабанящие по стеклу, могли убаюкать его, наслав смертельный сон.

В этот момент они услышали еще один пронзительный крик. Совсем рядом.

— ОСТАНОВИТЕ ЕГО — прокричала я второй раз, когда они вернулись в комнату Байрона.

Шелли ожидал увидеть сквозь шелковые занавески спальни десятифутового урода, схватившего меня лапами и пытающегося утащить в темноту. Ему уже представилась картина, где я с перерезанным горлом испускаю последний крик.

Байрон видел действительность. Полидори стоял в дальнем углу, прижавшись к стене, в руках он держал склянку с темно-коричневой ядовитой субстанцией, которую он извлек несколько секунд назад из своей аптечки.

— Я не шучу! — пробормотал он, когда Байрон двинулся в его сторону, его дрожащие пальцы поднесли бутылку ко рту.

— Не подходи ближе, иначе я…

Байрон выбил склянку из его рук. Она ударилась о пол, пробка вылетела, и серная кислота вылилась дымящейся струйкой на ковер, проев в нем дыру. Он ударил Полидори по лицу ладонью.

— Негодяй!

— Нет… нет! Пожалуйста! Пожалуйста!

Полидори выставил ладони, защищая лицо от удара. Однако Байрон не стал его бить. Полидори опустился на пол, его руки упали, как плети.

— Посмотрите на него, — сказал презрительно Байрон. — Этот «доктор» самый больной из нас!

Он больно ударил его по ноге. Полидори завыл от боли. Я почувствовала к нему сострадание.

Однако Полидори вновь вспыхнул, указывая на Шелли: — Бей его! Ори на него! Он украл немного и собирается выпить один!

— Лгун! Это подлая ложь! — Шелли посмотрел на меня, как бы говоря: не верь ему. Я знала Шелли слишком хорошо, чтобы не подозревать его в том, что он припрятал немного опия на тот случай, если кошмары станут совсем непереносимыми. Я знала это совершенно точно. Меня напугало то, что он отрицал этот факт.

— Боже, — вопил Полидори. Разве есть другой выход из этого сумасшедшего дома, кроме опия?

Байрон пнул склянку из-под яда.

— Этот выход приведет тебя куда нужно. Рай или ад — это сумасшедшие дома, построенные для тех, кто в них верит. Покажи мне десяток сумасшедших, и девять из них будут цитировать Библию.

Он подобрал четки и стал дразнить Полидори, размахивая ими перед его носом. Всякий раз, когда Полидори пытался схватить их, Байрон не давал ему этого сделать. Он дразнил, как ребенка дразнят погремушкой в люльке. — Полли представлял собой тот тип человека, которому, если он оказывается за бортом, хочется протянуть соломинку в буквальном смысле, чтобы проверить истинность пословицы…

Шелли захохотал девичьим смехом.

Полидори зарычал.

— Не слушай его, — сказала я Полли. — Он старается унизить тебя, потому что сам боится!

Байрон засмеялся.

— Моя дорогая мисс Годвин! Этот человек вовсе не нуждается в том, чтобы его унижали, он сам хорошо себя унижает. В перерывах между самоубийствами!

— Нет…

— Эти самоубийства неизменно отвратительно поставлены, как пантомима в захудалом провинциальном театре!

— Ты!

— Следующий раз будет со змеей на груди? Или…

— Ты!

— Пожалуйста, перестаньте! — взмолилась я. — Просто прекратите и все! — Я подошла к Полидори и опустила его руки, напряженно поднятые в ожидании удара. Я постаралась вернуть ему хоть какое-то подобие самоуважения. — Как ты это все выносишь? Почему?

Полидори сидел молча. Отстранив мои руки от себя.

— Потому что, потому что! — разглагольствовал Байрон. Его деланный голос был как никогда насыщен актерскими интонациями, презрительными и надменными. К мнению Байрона можно было совсем не прислушиваться, оно не содержало в себе ничего стоящего. Но ведь и Полидори тоже ничего не стоил. По-видимому, он был согласен с мнением Байрона о том, что мир устроен так, что некоторые, такие как Байрон, были Великими, другие — такие, как доктор — были ничтожными. Сильные будут командовать — это их право, право слабых — подчиняться сильным. Таковы были его моральные принципы, потому что бедный маленький Полли-Долли всего-навсего бедный маленький Полли-Долли…