Как всегда, день начался удивительно.

Сережка разбудил меня чуть свет (даже темно было) и сказал, что сейчас мы с ним пойдем на речку испытывать змей.

Я ему объяснил, что змеи в нашем краю не водятся (объясняя, я успел умыться); еще я объяснил, что змея — существительное одушевленное и поэтому нельзя сказать: «испытывать змею». Испытывать можно только то, что ты сделал своими руками. Например, робота.

Пока я возился на кухне, подготавливая печь к завтраку, Сережка долго смеялся. Насмеявшись вволю, он сказал, что я оказался глупее, чем он думал, потому что стыд тоже нельзя сделать своими руками, а он сейчас испытывает стыд за меня, поскольку я оказался глупее, чем он думал.

Тогда я пошел к себе в комнату, чтобы занести это Сережкино изречение в дневник для папы — пусть его куда-нибудь вставит, он у меня писатель. Поэтому я все интересные фразы записываю, у нас договор. Нам жаль, если хорошая мысль пропадает лишь потому, что я ее не записал. А мой папа за это учит меня уму-разуму и наставляет на путь истинный. Так папа говорит маме, когда она называет его эксплуататором.

Когда я вернулся, печь тихо гудела, а Сережка сидел на столе, болтал ногами и ждал. Я тоже подождал минут пять, а потом догадался посмотреть на дисплей. Печь стояла из-за противоречий. Оказывается, Сережка заказал «яичницу всмятку и кофе черный с молоком», поэтому кибернетическая печь и, остановилась. Я громко засмеялся, пошел к себе, записал этот Сережкин заказ в дневник, вернулся и набрал новый: какао и гренки. Пока печь работала, я громко над Сережкой смеялся.

Потом я вспомнил первую сегодняшнюю запись и сказал Сережке, что змей все-таки нельзя испытывать, можно только проверять у них условные рефлексы. А если не верит, пусть спросит у отца, он у него биолог.

Сережка на это даже не улыбнулся, просто вышел во двор, вернулся с длинной веревкой, намотанной на квадратную дощечку, и объяснил мне, что эта дощечка и есть водяной змей, который он вчера сделал и который сегодня мы будем испытывать в речке.

Потом я записывал всю эту историю в дневник, и мы ужасно смеялись, а потом вышли из дому и пошли к реке. Было уже часов семь, но поселок спал. Вернее, спали домики; люди-то уже встали и возились на кухнях с гренками и какао.

Мы миновали границу поселка и окунулись в лес. Трава была совсем мокрая от росы, но лес проснулся: по верхушкам гулял ветерок. Мы бежали по тропинке, и Сережка рассказывал мне, что такое водяной змей и где он про него прочитал.

Он вычитал про него в одной старой книге. Водяной змей — это рыболовная снасть. К деревянной дощечке привязывают поводки с крючками и длинный шнур. Дощечка плавает в воде на ребре, а конец шнура держит в руке рыболов. В сущности, водяной змей ничем не отличается от воздушного: здесь течение, там ветер. Если рыболов умеет управлять змеем, тот может выделывать удивительные вещи: приближаться к другому берегу, огибать коряги и плыть против течения. Все это он делает бесшумно, поэтому рыбы на него можно поймать видимо-невидимо, даже тайменя. Только нужно сначала научиться управлять змеем; вот этим мы сейчас и займемся.

Я напомнил Сережке, что река у нас узковата и поэтому лучше испытывать змей на озере, хоть оно и далеко. На это Сережка сказал, что я болен, что у меня обострение тупости. Он спросил, где я найду на озере течение, и изрек, что водяной змей на озере все равно что воздушный змей в безвоздушном пространстве. Потом он обождал, пока я записывал эти вещи в дневник для папы (я всегда ношу дневник с собой, у меня такое правило), а потом мы пошли дальше. И, выйдя на опушку, мы увидели дедушку Сашу.

Тогда мы, правда, еще не знали, что его зовут дедушка Саша и что он брат Вити Куницына. Просто навстречу нам по тропинке шли Витина мама тетя Оля и Витин папа дядя Володя и с ними какой-то пожилой человек. Мы с Сережкой нисколько не удивились, потому что тетя Оля и дядя Володя часто бывают здесь утром, когда остальные взрослые, кроме нас с Сережкой, еще возятся на кухнях с какао и гренками. Они еще совсем молодые, хоть и родились в середине прошлого века. Мама говорит, что тетя Оля очень красивая, хотя мне моя мама нравится больше.

Таких родителей, как у Вити Куницына, больше ни у кого нет. Они совсем разные. Даже удивительно, все-таки родственники. Дядя Володя высокий, белобрысый и очень сильный. У него серые глаза и выдающийся нос, а рот такой, что, когда он закрыт, его и не видно, будто у дяди Володи лицо без рта. А закрыт он почти всегда, потому что дядя Володя разговаривает мало. Еще у дяди Володи совершенно неповторимый лоб, это моя мама заметила. И лицо у него бледное, без всякого загара.

Тетя Оля наоборот. Она родом с Юга. Лицо у нее смуглое, а волосы короткие, вьющиеся, даже темнее, чем лицо. Еще у нее есть большие черные глаза. Сама она тоненькая и на вид совсем слабенькая, хотя Сережка сам видел, как она поднимала пудовую гирю одной левой рукой. И много раз поднимала. Это она утреннюю гимнастику делала. Где-то здесь, в лесу, на этой самой опушке.

Вот такие они, Витины родители, совсем друг на друга непохожие. Похожи они только тем, что оба встают чуть свет, надевают спортивную форму и бегут в лес заниматься утренней гимнастикой, как и все, кто вернулся со звезд. Для послеполетной адаптации, как говорит Сережкин отец. Витя Куницын тоже с ними ходит. Только он гимнастики не делает — ему это не надо, а идет прямо на речку или на озеро. Окунувшись, он сидит на берегу, смотрит на воду и на небо, а потом — хлоп! — выдает точный прогноз на завтра. Причем никогда не ошибается. Так больше никто не умеет, даже Сережкина мама предсказывает погоду только когда она кому-то необходима. Допустим, для урожая нужно, чтобы завтра был дождь. Тогда Сережкина мама говорит: «Завтра будет дождь», — и назавтра действительно идет дождь. Но Сережкина мама не волшебница. Она у него инженер-синоптик.

Витя Куницын, наоборот, ошибается только когда Сережкина мама делает погоду. Если синоптики не вмешиваются, он предсказывает погоду точно. Ведь он родился вдали от Земли и воспринимает природу не как мы. У него свежий взгляд. Сережкина мама уже решила, что, когда Витя Куницын вырастет, он обязательно пойдет работать к ней в бюро погоды. Им такой человек очень нужен, чтобы зря в погоду не вмешиваться и не тратить энергию попусту. Сережкина мама взяла бы Витю на работу хоть сейчас, но он еще маленький, и пока мало знает, и ему нужно долго учиться, как и другим. Хотя, по-моему, Витя Куницын и так знает больше любого взрослого. Да и мы с Сережкой кое в чем разбираемся.

То, о чем я сейчас пишу, называется лирическое отступление. Папа меня учит, что лирическое отступление нужно делать покороче. «Учти, сын, — говорит он, — всякое отступление от темы есть отступление. Наступай, и материал тебе покорится».

Так учит меня мой папа, а он в этих вопросах «профи», как он сам говорит. Профессионал. Поэтому я и перехожу в лирическое наступление.

Мы с Сережкой бежали по тропинке к реке испытывать водяной змей, а на опушке стояли в спортивной форме тетя Оля и дядя Володя, такие между собой несхожие; и с ними еще один человек, пожилой, но тоже в спортивной форме. Мы их поздравили с добрым утром и побежали дальше. Тетя Оля сказала пожилому мужчине: «Это Витины товарищи», а ответа я не услышал — было уже далеко, и я думал о другом. Я думал об этом незнакомом пожилом мужчине, потому что внешность у него была немного странная, непонятно почему.

Вдруг Сережка остановился, и на лице у него появилось одно очень сильное выражение, означавшее, что он загорается новой идеей. Увидев это, я сразу понял, что испытаний змея сегодня не будет.