Жесткий безжалостный свет кинжалом рассек мглу сразу в нескольких местах. Земляне были сбиты с толку, а он уверенно продвигался к кораблю.

По мере приближения к нему сердце-фонарик разгоралось все ярче, усиливаемое энергетическим полем товарищей; сердца его спутников, как и накопленные за сто миллионов лет растения, звали его и предупреждали: «Опасность! Опасность! Опасность!..»

Он пробирался между мечущимися лучами света, держась единственной расчищенной лесной тропинки, нащупывая каждый след длинными пальцами-корнями, словно тончайшими сенсорами. Каждое сплетение листьев, каждая паутинка были ему знакомы. Они вели его через лес, ласково нашептывали: «Вот сюда, теперь сюда, а теперь сюда…».

Он следовал по тропинке, задевая пальцами траву, волоча неуклюжие ноги и прислушиваясь к лесным сигналам, а сердце-фонарик горело, торопясь слиться с другими сердцами в корабле, зависшем над лесной поляной.

Холодный свет остался позади, лучи запутались в зарослях, расступавшихся перед малюткой-ботаником и преградивших путь его преследователям. Ветви сплетались, образуя непроходимую чащу; о внезапно вылезший корень споткнулся и упал землянин с бряцающими на кольце зубами, другой корень зацепил за ногу его помощника, который грохнулся навзничь, ругаясь на чем свет стоит, а растения в это время кричали: «Беги, беги, беги!..».

Инопланетянин спешил через рощу к поляне.

Великолепная елочная игрушка, гордость Галактики, ждала его. Он ковылял на ее спокойный и прекрасный свет, ничего подобного которому не видели на Земле. Сказочная энергия корабля уже концентрировалась, пульсируя мощными сверкающими волнами, озаряющими все вокруг. Инопланетянин продирался сквозь высокую траву, надеясь, что его заметят с корабля, увидят сигнал его сердца-фонарика, но длинные, нелепые пальцы его ног запутались в сорняках, которые не хотели его отпустить.

«Останься! — говорили сорняки. — Останься с нами».

Вырвавшись, он снова бросился вперед, к поляне, стремясь войти в сияющий ореол корабля. Сверкающая елочная игрушка возвышалась над окружавшей его травой, заливая всю поляну радужным сиянием. Он уже видел открытый люк, стоявшего в нем товарища, сердце-фонарик которого звало, разыскивало его…

— Я иду, иду!..

Он ковылял, продираясь сквозь траву, но свисающий живот, вылепленный по законам иного тяготения, мешал ему идти, и вдруг все его существо пронзил сигнал — коллективный разум принял решение.

Люк закрылся, лепестки его плавно сложились внутрь.

Корабль взлетел в тот миг, когда маленький ботаник наконец вынырнул из травы, размахивая своими нелепыми руками. Но с борта корабля его уже не могли увидеть: двигатели были включены во всю их невероятную мощь, все вокруг было залито ослепительным светом. На мгновенье корабль застыл над макушками деревьев, затем, вращаясь, он взмыл вверх; прекрасная рождественская игрушка исчезла из виду, чтобы снова повиснуть на самой отдаленной ветке галактической ночи.

Несуразное существо замерло в траве, сердце-фонарик испуганно вспыхивало.

Он остался совсем один, от дома его отделяло расстояние в три миллиона световых лет.

Мэри сидела на кровати, устроив повыше ноги. Она читала газету, вполуха прислушиваясь к доносившимся снизу из кухни голосам двух своих сыновей, которые со своими приятелями играли на кухне в настольную игру «Драконы и демоны».

— Да, ты добрался до опушки леса, но сделал идиотскую ошибку, так что я вызываю Бродячих Мертвецов.

«Бродячие Мертвецы, их только не хватало!» — подумала Мэри и перевернула газетную страницу.

А как насчет страдающих матерей? Разведенных, получающих жалкие алименты. Живущих в одном доме с детьми, которые изъясняются на тарабарском языке.

— Неужели нужно вызывать Бродячих Мертвецов лишь за то, что я помог гоблину?

— Гоблин был наемником у воров, так что радуйся, что придется иметь дело только с Бродячими Мертвецами.

Мэри со вздохом сложила газету. Гоблины, наемники, орки и прочая немыслимая нечисть — все они обитали из вечера в вечер у нее на кухне, оставляя после себя беспорядочное нагромождение бутылок из-под фруктового сока, горы целлофановых пакетов из-под жареного картофеля, книжек, калькуляторов и леденящие душу прозвища на приколотых к грифельной доске бумажках. Знай люди заранее, каково воспитывать детей, ни за что не стали бы их заводить.

Орда внизу разразилась песней:

«Ну и песенка, — подумала Мэри, теряя сознание от одной мысли, что кто-то из ее любимцев в один ужасный вечер попробует «красненьких» или, чего доброго, ЛСД, ДМТ[1], — кто знает, что они в следующий раз приволокут домой? Орка, быть может?».

— Теперь хозяин Преисподней — Стив. Он получает Абсолютную Власть.

Абсолютная Власть. Мэри вытянула гудящие от усталости ноги и пошевелила пальцами. Как главе дома ей бы полагалось обладать Абсолютной Властью. Но она не могла заставить их даже тарелки за собой вымыть.

«Я превращаюсь в орка».

Мэри лишь смутно представляла это чудовище, но определенно чувствовала себя как орк. Или по-орковски. Оркообразно.

Загробные голоса внизу, под ее спальней, продолжали обсуждать бредовые фантазии.

— А как выглядят Бродячие Мертвецы?

— Как люди, — авторитетно заявил Властелин Преисподней.

— Ха! Хуже всех. Вот их приметы: мегаломания, паранойя, клептомания, шизойность…

«Шизоидность», — машинально поправила Мэри, глядя на стену. — Подумаешь, шизоидность, тут вообще скоро свихнешься. Неужто я растила детей, чтобы они становились Властелинами Преисподней? Ради этого я вкалываю по восемь часов в день? Может, неплохо было бы, если бы и в жизни было больше игры, больше неожиданности, как у детей. Чтобы звонили нежданные поклонники, к примеру». Мысленно перебрав своих воздыхателей, Мэри нашла, что все они похожи на орков.

— Я бегу впереди этих людей и выпускаю в них свинцовые стрелы, чтобы они гнались за мной. Мои свинцовые стрелы…

«Эллиот, мой младший сын, — думала Мэри, прислушиваясь к писклявому голоску снизу. — Чадо мое. Мечет свинцовые стрелы». Мэри казалось, будто свинцовая стрела пронзила ее щитовидную железу или что-нибудь еще, из-за чего ее настроение окончательно упало, глубоко-глубоко, в ямы, служащие пристанищем для орков. Боже, как ей выйти из этого состояния?..

— Я бегу по дороге. Они гонятся за мной. Когда они уже вконец рассвирепели и готовы вот-вот схватить меня, я швыряю переносную яму…

Переносную яму?

Мэри свесилась с кровати, чтобы лучше слышать.

— Я прыгаю в яму и задвигаю крышку. Р-раз — и меня как не бывало!

«Мне бы такую штуковину… — подумала Мэри. — Каждый день забиралась бы в нее с половины пятого».

— Эллиот, в переносной яме можно оставаться не больше десяти миллициклов.

«На работе мне хватало бы ее и на десять минут, — мечтала Мэри. — И еще чуть-чуть потом, в случае автомобильной пробки».

Она рывком спустила ноги с кровати, твердо намереваясь встретить приближающийся вечер без тревоги и страха.

Где же ей найти романтическую любовь?

Где же тот настоящий мужчина, который наконец-то изменит ее жизнь?

Он ковылял вниз по дороге. Теперь здесь было тихо, преследователи убрались восвояси, но все равно долго в такой атмосфере ему не протянуть. Земное притяжение его доконает — позвоночник деформируется, мышцы размякнут, и потом в какой-нибудь канаве найдут его останки, похожие на раздавленный кабачок. Ничего не скажешь, достойный конец для галактического ботаника.

Дорога круто пошла под уклон, и он направился по ней к мерцающим внизу огням городка. Он проклинал эти огни, заманившие его в западню и продолжавшие манить и теперь. Чего ради он спускается к ним? Почему зудят кончики пальцев и снова трепещет сердце-фонарик? Неужели там, среди чужих для него существ, он найдет сочувствие и помощь?