Дженни хотела было сказать, что и она привыкла к нему, к его грубоватой мужественности, такой необычной в ее сверхрафинированном окружении, к обаянию душевной и телесной силы, исходящему от него, но все-таки промолчала.

– К несчастью, я привык еще и к другому, – горько вздохнул он. – Я привык относиться к жизни беззаботно, как Кин: допоздна дуться в карты, флиртовать со всеми женщинами подряд, поздно вставать, слишком много пить и увиливать от своих обязанностей. У Кина все это выходило легко, а я так изголодался без развлечений, что шел всюду следом за ним, будто под ногами у нас лежала та самая сказочная дорога, вымощенная желтым кирпичом.[3]

Дженни, ловившая каждое слово Майкла, с удивлением услышала в его голосе нотки самоуничижения. Неужели он действительно считает себя таким плохим? Она-то помнила, как часто именно Майкл внимал соображениям здравого смысла и удержал-таки Кина от нескольких особенно безрассудных выходок.

Вдруг громко и тревожно заверещал селектор. Сначала у Дженни сердце ушло в пятки, потом она узнала знакомый звук и успокоилась. Звонил охранник, и Дженни про себя ругнула его за излишнее рвение. А если Майкл так и не закончит некстати прерванный рассказ?

Она поспешила нажать кнопку ответа.

– Все в порядке, мисс Керни? – скрипуче спросил странный, какой-то электронный голос.

– Да, Джордж. – Дженни изо всех сил старалась говорить вежливо. – Я тут еще поработаю, не беспокойтесь.

Она выключила селектор, потом молча прошла к двери и, ничего не объясняя, заперла ее. Майкл смотрел на нее и ни о чем не спрашивал. Повернувшись к двери спиной, Дженни взглянула прямо ему в глаза. Теперь он, по крайней мере, поймет, что она ему верит.

Но Майкла это ничуть не успокоило. Он напоминал загнанного зверя – взбудораженного, нервного, погруженного в себя. Вот он отошел от окна и двинулся к Дженни, бесцельно дотрагиваясь до спинок стульев, абажура настольной лампы, перебирая журналы и карандаши на столе. Дженни не двигалась с места и не сводила с него глаз.

Он остановился у портрета Кина на книжной полке.

– С шести лет я твердо знал, что никому и никогда не удается чего-то избежать. Я должен был понять, что та дорога, вымощенная желтым кирпичом, вела не в волшебную страну Оз, а в глухой тупик.

Кин улыбался из рамки; лицо Майкла было хмурым и угрюмым.

– И еще, черт побери, я должен был задаться вопросом, почему Митчеллы так много платят за охрану своего склада. И зачем они наняли в ночные сторожа трех зеленых юнцов. Но тогда я не подумал об этом, потому что предложение казалось крайне заманчивым. Легкие деньги. Да и голова моя была занята совсем другими мыслями.

Он, наконец, отвел взгляд от портрета, покачал головой.

– К тому времени Алекс уже положил глаз на Клер, а мы с Кином познакомились с Брук и ее соседкой. Наши подруги были умны, искушены в удовольствиях, веселы, и им ужасно нравились частные детективы.

Майкл двинулся дальше по комнате, взял журнал, не листая, швырнул его на низенький столик с такой силой, что журнал полетел на пол. Голос Майкла зазвучал громче:

– Мне было двадцать три года, а ума, как выяснилось, недостало бы и для шестнадцатилетнего. Брук с подружкой жили всего за несколько кварталов от склада, на третьем этаже. Мы называли лестницу в их доме «лестницей в небо» и были в восторге от собственного остроумия.

С губ Дженни слетел тихий стон, но даже если Майкл и слышал его, то не обратил внимания, торопясь закончить свой рассказ. Дженни расправила плечи, поставила пятки вместе, словно ей в лицо дул ураган, против которого надо выстоять. Она дослушает до конца, как бы ни было больно.

– Алекс охранял склад днем, а мы с Кином – по ночам, сменяя друг друга: в понедельник он работал, а я шел развлекаться, во вторник сторожил я. Так продолжалось около недели. И вот однажды, пока я лежал в постели с Брук, кто-то напал на склад. – Майкл сжал обеими руками тяжелое стеклянное пресс-папье, голос его стал совсем хриплым. – Они взломали дверь, а там был один Кин. И они убили его.

– Майкл… – заговорила Дженни, справившись, наконец, с душившими ее слезами, – Майкл, значит, на его месте мог бы оказаться ты?

Она и не подозревала, что Кин тоже уходил по ночам со склада. Майкл никому об этом не рассказывал, даже в полиции во время дознания молчал, и потом тоже, и в результате родилась легенда о мученической смерти Кина, которую семья Керни свято хранила.

– Ведь это могло произойти в ночь твоего дежурства. И тогда на месте Кина был бы ты…

Голос Дженни сорвался, она содрогнулась, представив себе истекающего кровью Майкла на руках у Кина.

– Но там был он – В три шага Майкл пересек комнату и встал перед Дженни, сжав кулаки. – Ты знаешь, что я тысячу раз хотел бы оказаться там вместо него? Ты знаешь, что я снова и снова проигрывал в голове события той ночи, что я до полного безумия доходил, думая, что было бы, если бы я не остался у Брук или хотя бы ушел от нее пораньше, чтобы вовремя вернуться на склад? Дженни, я так и не знаю наверняка, что произошло на складе в ту ночь. Я не знаю, были это Митчеллы или случайные подонки с улицы. Но знаю точно: будь я там, я помог бы Кину, прикрыл бы его. Если бы не думал только о собственных удовольствиях, не вел бы себя как последний эгоист…

– Замолчи, ради Бога! Я слышать об этом не хочу!

Дженни закрыла ему рот ладонью. Воображение слишком живо рисовало ей Майкла в обнимку с другой женщиной, боль раздирала ее, рвала на части изнутри.

– Но это правда, – возразил он, резко отстраняя от губ ее руку. – Я вел себя как вонючий ублюдок, Дженни, а платить пришлось Кину.

Он все не отпускал ее руку, держал ее в ледяном плену своих стиснутых пальцев.

– Но я тоже был наказан. Той ночью Брук забеременела от меня. Я ее не любил, никогда не любил, но я сделал ей ребенка. Поэтому женился на ней, и хотел научиться любить ее, и отчаянно ждал рождения малыша, который вернул бы смысл моей жизни, давно ставшей грязным фарсом.

Он так сжал ей руку, что все косточки склеились, но Дженни терпела. Она не хотела отстраняться, зная, что ему сейчас нестерпимо больно, и радуясь, что может разделить его боль. Про ребенка ей известно не было, и она подумала, а не соврала ли Брук Майклу, чтобы женить его на себе?

– Она была уже на шестом месяце, когда в ее машину врезался грузовик. Погибли все: шофер грузовика, Брук, – Майкл застонал, закинув голову; лунный свет влажно блеснул на его длинных темных ресницах, – и мой сын.

У Дженни брызнули слезы, она попыталась вздохнуть – и не смогла. Она без слов молила Брук о прощении за то, что плохо подумала о ней; она молила сама не знала кого, чтобы ей стало хоть чуточку легче и чтобы Майкл так не мучился.

– Господи, Майкл, – прошептала она, гладя его по щеке. Пальцы нащупали мокрую дорожку.

Майкл открыл глаза и потерянно взглянул на нее.

– Видишь, Дженни, я заплатил. Понимаю, это не больше того, что я заслуживаю, но хочу, чтобы ты знала: я заплатил за смерть Кина. И продолжаю платить, как и ты, и твоя семья, и Клер. Значит, еще мало…

– Тссс, – упрашивала она, убирая ему, волосы с пылающего лба, – хватит. Даже слишком.

– Нет, – возражал он, но Дженни поцелуем заставила его замолчать.

Она вовсе не хотела раздразнить его желания. Наоборот – утешить, успокоить, простить. Но стоило только ей коснуться губами его губ, как она почувствовала, что, кроме сострадания, ею движет еще что-то неодолимо плотское, а тихий голос нашептывал ей: так души находят друг друга через телесное прикосновение, и тогда физическая близость превращается в благословенную любовь.

Дженни долго наслаждалась новым ощущением, потом тихо отстранилась.

– Майкл, – торжественно произнесла она, – все, твоей боли больше нет.

Он только молча покачал головой, но его недоверчивые глаза не отрывались от ее лица, словно что-то в нем могло заставить поверить ей.