— Это Консуэло Хименес, — сказал он.

— Не знала, что вы знакомы.

Фалькон подошел к окну. Через дорогу был виден сад Консуэло.

— За этим ракурсом мне пришлось лезть на крышу, — пояснила она.

Слева, сквозь деревья, он видел ворота и подъездную дорожку Веги.

— Не знаете, в котором часу сеньор Вега вчера вечером вернулся домой?

— Нет, но обычно он редко приезжал раньше полуночи.

— Вы хотели мне что-то показать? — напомнил он, отворачиваясь от окна.

На задней стене за дверью висел снимок в черной рамке размером семьдесят пять на пятьдесят сантиметров. Мужчина, смотрящий вниз с моста. Он смотрел так, как если бы под мост утекала вся его жизнь. Выражение лица мужчины не сразу можно было понять — слишком много чувств читалось на этом лице. Фалькон был потрясен, когда понял, что смотрит на себя — Хавьера Фалькона, которого прежде никогда не видел.

Среда, 24 июля 2002 года

Полицейские закончили работу в кухне супругов Вега. Кальдерон уже подписал протокол осмотра трупа; тело в мешке лежало на каталке. Его должны были погрузить в машину «скорой помощи» и доставить в Институт судебной медицины на проспекте Санчеса Писхуана.

Члены следственной группы поднялись наверх, в спальню, и встали вокруг кровати, заложив руки за спину. Они смотрели на сеньору Вегу молча, как будто молились. Подушку убрали с ее лица, упаковали в полиэтиленовый мешок и поставили к стене. Рот Лусии был открыт. Верхняя губа и зубы застыли в горьком оскале, словно она ушла из жизни с чувством обиды. Нижняя челюсть смещена в сторону.

— Ее ударили один раз справа, — объяснил Кальдерон. — Челюсть вывихнута… Возможно, от удара она потеряла сознание. Судебный медик считает, что били скорее ладонью, чем кулаком.

— Время смерти?

— То же, что и у мужа: три — три тридцать утра. Точнее он сказать не может.

— Сеньора Хименес рассказала, что Лусия пила снотворное, две таблетки за ночь: перед сном и проснувшись на рассвете. Должно быть, она как раз проснулась, и пришлось ее оглушить, прежде чем душить. Пока не просматривается что-нибудь общее в этой смерти и смерти сеньора Веги?

— Отвечу не раньше, чем отвезу их в институт, — буркнул судебный медик.

— Мы надеемся найти хоть каплю пота или слюны на верхней стороне подушки, — сказал Фелипе.

— Это подкрепило бы вашу версию о неизвестном убийце, инспектор, — сказал Кальдерон. — Трудно представить, чтобы муж выбил жене челюсть.

— Чужая семья — потемки. Что, если она проснулась, встала с кровати — и тут как раз вошел сеньор Вега, уже решившийся на убийство и самоубийство? Она могла что-то почувствовать, устроить истерику, и ему ничего не оставалось, как… Разве не могло так случиться? — спросил Фалькон. — Я стараюсь смотреть на вещи объективно. А… Призраки здесь есть?

— Призраки?! — не поверил своим ушам Кальдерон.

— Нечто, из-за чего место преступления выглядит «неправильным», не так, как должно выглядеть, — пояснил Фалькон. — У нас у всех возникло такое ощущение, когда мы осматривали тело сеньора Веги на кухне. А здесь как?

Хорхе пожал плечами. Заговорил Фелипе:

— Ее убили. Никто не пытался скрыть этот факт или выдать ее смерть за естественную. Осталось выяснить, кто ее убил. Сеньор Вега? У нас нет ни одного вещественного доказательства, кроме подушки.

— Что говорят соседи? — спросил Кальдерон, отходя в сторону от остальных.

— Их мнения противоречивы, — ответил Фалькон. — Сеньора Хименес знала сеньора Вегу в течение нескольких лет. Она не считает его способным на самоубийство. К тому же она упомянула, что он купил новую машину и собирался в отпуск в Сан-Диего. Однако сеньора Крагмэн показала мне недавние фотографии сеньора Веги. Они свидетельствуют: он явно страдает и, возможно, психически нестабилен. Вот, посмотрите, она дала мне обзорный лист.

Кальдерон, хмурясь, просмотрел кадры.

— Стоит босиком в своем саду в январе, — комментировал Фалькон. — А вот еще одна, он плачет у реки.

— Зачем она такое снимает? — спросил Кальдерон.

— Это ее работа, — сказал Фалькон. — Способ самовыражения.

— Фотографировать страдания, которые люди хотели бы скрыть? — произнес Кальдерон, поднимая брови. — Она со странностями?

— Утверждает, что интересуется скрытыми движениями души, внутренней борьбой, — сказал Фалькон. — Старается уловить и запечатлеть тот голос, о котором говорил сеньор Васкес. Тот, который никому не слышен.

— На что это ей? — недоумевал Кальдерон. — Она же фиксирует лицо, а не голос… Я хочу сказать, какой смысл?

— Голос звучит в голове и не слышен окружающему миру, — сказал Фалькон. — Ей интересно желание страдающего человека быть на улице… среди незнакомых людей. Выхаживать из себя боль.

Они переглянулись, вышли из комнаты и направились в спальню Марио. Кальдерон протянул Фалькону обзорный лист:

— Тебе не кажется, что это чушь?

— Я только повторяю ее слова, — ответил Фалькон, пожав плечами.

— Она таким образом что-то… компенсирует?

— Ну еще бы! У нее на стене висит и моя фотография, — пробурчал Фалькон, все еще кипя от злости. — Увеличенный снимок. Я смотрю на реку с моста Королевы Изабеллы Второй.

— Этакий папарацци эмоций, — поморщившись, сказал Кальдерон.

— Фотографы — странные люди, — задумчиво проговорил Фалькон, который сам занимался фотографией. — Они оперируют совершенными мгновениями настоящей жизни. Определяют для себя идею совершенства, а затем гонятся за ней… как за добычей. Если повезет, находят образ, который усилит идею, сделает ее более живой… но в итоге ловят нечто эфемерное.

— Призраки, внутренняя борьба, эфемерная добыча… — пробормотал Кальдерон. — Все это никуда не годится.

— Дождемся вскрытия. Оно должно дать осязаемый материал для работы. А я тем временем хочу найти Сергея, садовника. Он находился ближе всех к месту преступления и обнаружил тело.

— Еще один призрак, — заметил Кальдерон.

— Мы должны обыскать его комнату и нижнюю часть сада.

Кальдерон кивнул.

— Я, наверное, схожу посмотреть на фотографии сеньоры Крагмэн, пока вы обыскиваете комнаты садовника, — сказал он. — Хочу рассмотреть снимки в нормальном размере.

Фалькон смотрел, как судебный следователь спускается на первый этаж. Кальдерон переговорил с судебным медиком, катая в руках сотовый телефон, словно кусок мыла. Потом быстро сбежал по лестнице. Кальдерон казался странно уверенным в себе и оживленным.

«Такая манера поведения совсем нетипична для него!» — подумал Фалькон и тут же отогнал от себя эту тревожную мысль.

Хавьер отправился на поиски Сергея. Когда, обливаясь потом, он пересек освещенную солнцем лужайку, то заметил горку обугленной бумаги на решетке, стоявшей на мощеной площадке для барбекю. Верхний лист был скомкан, хорошо прогорел и рассыпался, когда Фалькон коснулся его ручкой. Бумаги, лежавшие снизу, огонь пощадил, на них можно было различить слова, написанные от руки.

Фалькон вызвал в сад Фелипе, и тот явился со своим чемоданчиком.

— Не многое из этого мы сможем спасти, — сообщил он, осмотрев полуистлевшую бумагу через специальные очки. — Да и сможем ли вообще?

— Похоже на письма, — сказал Фалькон.

— Получается разобрать только отдельные слова, но почерк округлый, похож на женский. Я их сфотографирую, пока все не рассыпалось.

— Скажи, какие слова ты разбираешь.

Фелипе прочитал несколько слов, подтвердив, что писано по-испански, и сделал несколько снимков цифровой камерой. Обугленный листок раскрошился, стоило ткнуть его ручкой. Разглядел обрывок фразы «en la escuela» — в школе, а больше ничего. В самом низу кучи Фелипе наткнулся на бумагу иного качества. Он выудил из черных хлопьев прозрачные останки.

— Современная фотография. Они очень хорошо горят. Химическое покрытие пузырится, когда бумага под ним сгорает. Вот и все, что остается. Старые фотографии не так легко сжечь. Бумага плотнее, добротнее.