Как много снегу намело!

Домов не видно за буграми.

Зато от снега здесь светло,

А осенью темно, как в яме.

Тоска и слякоть, хоть завыть, -

Недаром Вытегрой зовётся, -

Иль в карты дуться, водку пить,

Коль грош в кармане заведётся.

На набережной от всего

Треской несвежей душно пахнет.

Весной и летом — ничего,

Хоть вся природа словно чахнет.

Но всё ж земля, трава, река…

Я — питерец, люблю мой Север.

Дорога всякая легка,

Милы мне василёк и клевер.

12 декабря 1889

Чем строже себя наблюдаю,

Тем лучше людей узнаю,

И с миром теснее сплетаю

Печальную душу мою.

Припомню деяния злыя

Напрасно расстраченных дней, -

Мне ясны тревоги мирския

И злое безумье людей.

19 июля 1890

Злоба Христа проклинает,

Втайне Его предаёт,

Въяве Его распинает,

Тело Его стережёт.

Умер Христос, и печати

Злобы на гробе Его.

В станах ликующей рати

Злое гремит торжество.

Но не смятеньем испуга

Дышит апостольский зов:

«Братья, любите друг друга!

Благословляйте врагов!»

Пусть Его тело зарыто,

В ад Он душою сошел,

В область, где столько сокрыто

Наших страданий и зол.

Все, что во мраке томилось,

Сбросило тягостный гнет,

Сердцем к Христу обратилось,

Радостно Господа ждет.

В сердце не молкнет тревога,

Думы и грезы кипят, -

Это — дыхание Бога

В наш опускается ад.

Бог наш восстанет из гроба,

Бог всемогущий, — пред Ним

Дрогнут коварство и злоба,

И расточатся, как дым.

Жаркий, как веянье юга,

Призыв услышим мы вновь:

«Братья, любите друг друга!

Благословляйте любовь!»

17, 18 марта 1891

Словами горькими надменных отрицаний

Я вызвал сатану. Он стал передо мной

Не в мрачном торжестве проклятых обаяний, -

Явился он, как дым, клубящийся, густой.

Я продолжал слова бесстрашных заклинаний, -

И в дыме отрок стал, прекрасный и нагой,

С губами яркими и полными лобзаний,

С глазами, темными призывною тоской.

Но красота его внушала отвращенье,

Как гроб раскрашенный, союзник злого тленья,

И нагота его сверкала, как позор.

Глаза полночные мне вызов злой метали,

И принял вызов я, — и вот, борюсь с тех пор

С царём сомнения и пламенной печали.

27 сентября 1891

Стоит пора голодная,

Край в лапах нищеты.

Отчизна несвободная,

Бездомная, безродная,

Когда ж проснешься ты?

Когда своих мучителей

Ты далеко сметешь,

И с ними злых учителей,

Тебе твердящих ложь?

13 ноября 1891

В поле девушка ходила

И случайно придавила

Голою стопой

Цветик полевой.

Он головкой лиловатой

Никнет до земли.

Вдруг к былинке полусмятой

Чьи-то кудри прилегли.

Смотрит девушка, вздыхая,

На больной цветок,

Осторожно выпрямляя

Тонкий стебелёк.

Говорит она тихонько:

— Что мне сделать, милый мой?

Взбрызнуть венчик твой легонько

Свежею водой?

Иль от солнца в тень лесную

Мне тебя пересадить? -

Шепчет он: — Сам оживу я, -

Не мешай мне жить! -

19 марта 1892

Среди шатания в умах и общей смуты,

Чтобы внимание подростков поотвлечь

И наложить ни пагубные мысли путы,

Понадобилась нам классическая речь.

Грамматики народов мертвых изучая,

Недаром тратили вечерние часы

И детство резвое, и юность удалая

В прилежном изученьи стройной их красы.

Хирели груди их, согнутые над книгой,

Слабели зоркие, пытливые глаза,

Слабели мускулы, как будто под веригой,

И гнулся хрупкий стан, как тонкая лоза.

И вышли скромные, смиренные людишки.

Конечно, уж они не будут бунтовать:

Им только бы читать печатные книжки

Да вкусный пирожок казенный смаковать.

3 августа 1892

Стоит он, жаждой истомленный,

Изголодавшийся, больной,

Под виноградною лозой,

В ручей по пояс погруженный,

И простирает руки он

К созревшим гроздьям виноградным, -

Но богом мстящим, беспощадным

Навек начертан их закон:

Бегут они от рук Тантала,

И выпрямляется лоза,

И свет небес, как блеск металла,

Томит молящие глаза.

И вот Тантал нагнуться хочет

К холодной, радостной струе, -

Она поет, звенит, хохочет

В недостигаемом ручье.

И чем он ниже к ней нагнется,

Тем глубже падает она,

И пред устами остается

Песок обсохнувшего дна.

В песок скрипучий и хрустящий

Лицом горячим он поник,

И, безответный и хрипящий,

Потряс пустыню дикий крик.

12 августа 1892

На пастушьей дудке

Кто бы так сыграл?

По его погудке

Всяк мальчонку знал.

Где бы в околотке

Ни раздался вдруг,

Как с небесной лодки,

Серебристый звук,

Как бы ни был занят

Трудовой народ,

Всяк невольно станет,

Песню запоет,

И тоска не стонет,

Сердца не щемит.

Голос друга понят

И не позабыт.

«Это — пастушонок

Генрих гонит коз».

Вот он, бледен, тонок,

В рваном платье, бос,

С полевых тропинок

Сплел цветы в венок,

Лютик да барвинок,

Мак да василек.

И глядит, невинный,

И поет, простой:

«Знаю я, недлинный

Путь передо мной.

Мак мне шепчет сонный:

„Небо там светлей“.

Ладан благовонный

Веет мне с полей».

Улыбаясь ясно,

Запевает вновь:

«Как земля прекрасна!

Как мила любовь!

Утешайте, весны,

Девушек земли,

Чтоб фиалки росны

Снова зацвели».

На глазах слезинки,

В песне сладкий смех:

«Ранние росинки

Ласковы для всех.

Кто не знает лени,

Радостно тому

Встретить свет и тени,

И ночную тьму».

29 августа, 28 сентября 1892