— Но ты же запасливая волшебница? — Коротко хохотнул, смотря на великолепные женственные черты.

Маришка очень красивая женщина. Красива и хладнокровна, кто-то назовет ее красоту опасной и не прогадает. Все ведьмы до зубного скрежета красивы, и красота эта ослепляет. Делает из мужчин и женщин послушных, зависимых игрушек. Опаляет и убивает в угоду поставленных целей.

— А ты как всегда льстец? — Я приподнимаю бровь в притворном удивлении, и как было ранее озвучено, игра набирает обороты.

— Для тебя я буду тем, кем ты захочешь! — И это звучит очень пафосно, а я улыбаюсь в ответ на ее смешок.

— Ладно, реверансы потом, а сейчас ты знаешь, что делать. — Отдает приказ, и я послушной марионеткой выполняю его.

Отхожу от асфальтированного покрытия, разуваясь, вступаю в идеально постриженную, мокрую от росы траву и кинжалом вырезаю ровный круг. Черчу глифы стихий, выдирая куски травы вперемешку с почвой. Не жалея ее. Обвожу глифы в растянутые листы с округлым центром в их основании. Получается, что-то наподобие детского рисунка ромашки, исполосованными странными знаками на листочках, и весь этот рисунок в ровном круге. Хорошо протираю свой кинжал и водружаю его на законное место в набедренный чехол.

— Все. — Заключаю, смотря, как моих цыплят раздели до штанов и чернилами прямо по центру груди изрисовывают алебастровую кожу. Так отличающуюся от моей загорелой.

— Молодец. — Маришка, заканчивая с последним бойцом, подходит к нарисованному кругу и осматривает каждый глиф.

Достает связку нефритовых амулетов, отцепляет четыре и аккуратно укладывает по центру.

— Саш, мне понадобится помощь.

Я морщусь от этого. Ненавижу быть батарейкой, но выбирать не приходится, и я с перекошенным лицом, словно только что сожрал килограмм лимонов, киваю. Но ей мой кивок не нужен, она уже начала свой ритуал. Мы оба в курсе, если я позвал ее для помощи, то заранее дал согласие на все, что потребуется.

Ее глаза закатываются, а ветер, бушующий сейчас в круге безжалостно рвет ткань черного балахона, терзает непослушные волосы, разметая их по тонким изящным плечам. Белые как мел губы бесшумно поют песню природному источнику, прося помощи и источник откликается на просьбу своего дитя. Глифы загораются холодным, ярким белым светом, который расползаясь, уходит в края листиков ромашки и перетекает в центр, в амулеты, которые всасывают его в себя и горят уже своим отличительным зеленым светом.

— Сейчас. — Маришка протягивает ко мне одну руку и я, полосуя себя по ладони ножом, отвечаю на ее рукопожатие. Сплетаюсь загорелыми пальцами с мертвецкой белизной кожи, привычно вздрагиваю от холода, проникнувшего в меня через порез. Это именно то прикосновение ее сил, которое пугает меня, но я сжимаю челюсть, терплю.

Холод струится по пальцам, оплетая и захватывая каждый миллиметр кожи, перекидывается на запястья, к локтю, словно изгоняя все тепло из тех мест, которых он достиг. В голову ударяет горячая волна, а холод поднимается уже к плечу, тянет свои костлявые пальцы к моей шее. Впивается в нее, пережимая глотку, а сердце делает на это прикосновение, хаотичный кульбит, ударяясь по костям грудной клетки, затихает на доли секунд.

Я падаю на колени неспособный сделать и глотка воздуха. Сегодня источник на удивление жесток, сегодня он опустошает меня практически полностью, я чувствую, как мои жизненные силы перетекают по костлявым фалангам холода. Чувствую, как жизнь тонким ручейком уходит из меня вместе с высасываемым теплом, и безмолвно позволяю этому случиться. Договор, есть договор. Этим я защищу безмозглых новобранцев от опасности и не услышу в свой адрес благодарности. Я говорил, что мир, в котором я живу полное и беспросветное дерьмо? Сознание уплывает из меня вместе с силой, и я отдаюсь этой тьме, потому что чувствовать на своей шее саму смерть и не сопротивляясь отдаваться в ее загребущие руки, чертовски страшно.

— Давай, мой ласковый мальчик, открывай свои глазки, не расстраивай старую волшебницу. — Слышу теплый голос и чувствую на своих щеках горячие следы пощечин.

— Расстроишь тебя, как же. — Я откашливаю вставший поперек горла воздух, который кажется мне затхлым и вдыхаю полной грудью прохладное дуновение ветра.

Даю своему телу переварить все прелести физического истощения и пересиливая ломоту костей, встаю. Слабость, поселившаяся во мне, не должна показаться на поверхность. Не должна найти отклик в понимающих и унижающих улыбках на лицах властителей мира, которым неведомо это чувство.

— Ты изменился и обзавелся седой прядью. — Маришка смотрит прямо в мою душу, а еще крепко удерживает мою ладонь, даря драгоценные секунды привыкнуть к своему росту. Смириться с тошнотой от проведенного ритуала.

— Не страшно. — Вздыхаю и более уверено забираю из протянутой ладони нефритовые заряженные амулеты.

Делаю четыре шага к стоящим немного в стороне и ожидающим парням. Задыхаюсь так, словно пробежал несколько километров. Черт. Но я не показываю своей беспомощности, запираю внутри ее и с холодным выражением на лице, каждому на грудь поверх нарисованных глифов, вешаю талисман, в котором заключена часть меня и часть Маришки. Мои руки ледяные, я чувствую это, прикасаясь к обжигающе горячей коже парней, но только на груди Олега позволяю своим пальцам немного задержаться, на доли секунд, не смотря в глаза. Просто попробовать впитать тепло, а вместе с ним, такую сейчас необходимую ярость. Заменить этим ярким чувством усталость тела.

— Так не пойдет. — Слышу за спиной Маришку и прикрываю глаза.

— Пойдет. Я справлюсь.

— Нет. — Слышу шорох расстегиваемых деревянных продолговатых пуговиц на черной ткани. Слышу, как ритуальный ножик покидает уютные кожаные ножны с тихим щелчком и поворачиваюсь.

— Я сказал нет. — Жестко останавливаю ведьму, а та отвечает мне не менее жестким взглядом.

— Ты помнишь правила? — Да. Я позвал ее, значит, заранее на все согласен. Киваю. — Тогда не вижу смысла отказываться от дара. — Жестко припечатывает она и чиркает яркой сталью по уродливому шраму от постоянных порезов над левой грудью. Еще один противопоказанный мне вид соблазна. От зависимости которого я так до конца и не смог исцелиться. Как жаль, что ведьма так и не поняла, что порой я сам себе наносил увечия, чтобы получить возможность вкусить волшебный эликсир.

Маленькая струйка крови, выделяясь ярким пятном, скользит в ложбинку, проглатываю вязкую голодную слюну, делаю резкий шаг к своему удовольствию. Слизываю его, проталкивая кончик языка в глубокие края раны, и мне хочется застонать от этого яркого наполненного силой вкуса. Кровь напитанная магией как эликсир ото всего. Сладкий и тягучий как карамель, как выдержанный и изысканный напиток. И к этому слишком легко привыкнуть. Глоток от боли, глоток для излечения травм, глоток от истощения, глоток для успокоения, еще глоток. Ты заражаешь свой организм крайне полезным эликсиром, привыкаешь к своей не уязвимости с ним. Забываешь, что твоя шкура не вечна без оного.

Маришка зарывается тонкой ручкой ко мне в волосы, прижимая мою голову к источнику наслаждения как свое дитя, поглаживает по непослушным прядям и целует предоставленный ее взору затылок. Господи как я это ненавижу и в то же время, наслаждаюсь этим.

— Пей, дитя. Питайся силой, что добровольно отдаю тебе. — Поглаживания переходят на спину, жгут холодным прикосновением, пьянят меня.

Закрываю глаза и глотаю силу, восторгаясь ей, как ебанный безумец. Растворяюсь в искристом мареве. Внутренний, врожденный источник Маришки очень могуществен, он возвращает мои силы, принесенные в жертву, зажигая каждую клетку огнем. Позволяет взглянуть на все, под другим углом.

Такое состояние называется «Смотреть в душу», хмельное состояние тумана, в котором растворяешься не только сознанием, но и физически. Даешь чужой энергии пропитать и открыть себя. Побывать в дурмане волшебных снов, раскрашенных в цвета радуги.

— Все. — Хрипло произношу, отдергивая губы от пореза изрядно перетрухав, от того, чего не должен был видеть.