— Ээээ… Ммммм… К югу…значит, так. Ты говорил, что с южной стороны стволы деревьев порастают мхом… — но, бросив на орка взгляд, девушка поспешила поправиться, — То есть с южной они как раз лысые…

— А еще? — ехидно поинтересовался Сыч.

— Нуууу… У муравейников южный склон пологий, и ветки у деревьев длиннее. Так, что ли?

— Что ли так. Пошли уж…муравейник искать да ветки мерять. Вот же тропа, мы ею раз десятый проходим! Недотепа городская…

Однажды лес вывел их на небольшую поляну; поначалу девушку привлекли три причудливо сросшиеся сосны, она походила, оглядываясь, а потом, неожиданно для себя, направилась куда-то в сторону, по едва приметной тропке. Сыч быстро нагнал ее, ядовито интересуясь, не намеревается ли она поиграть в прятки или поискать съедобных грибов, и тут же предложил ей разжиться семейкой облепивших пень поганок. Но Амариллис даже не услышала его, она спешила выйти туда, куда ее властно и ласково позвали.

Этим местом оказалась обширная поляна, отмеченная немалой ямой, заросшей мхом. По краям топорщилось несколько кустов малины, пестрели разноцветы. Ничего особенного.

— Ты что, Амариллис? Нездоровится никак? — спросил Сыч, встревоженный молчанием девушки, застывшей на краю ямы.

— Ты как думаешь, Сыч, — не заметив его вопроса, сказала она, — что здесь было? Может, жил кто?

— Может, и жил. Только давно очень. Я, во всяком случае, ничего об этом не знаю. Тут окрест хуторов немного…

— Ага… — протянула Амариллис. Она опять едва ли слушала орка. — Можно, мы тут побудем?

И, не дожидаясь ответа, пошла по поляне, оглядываясь и прислушиваясь. Сыч не стал ей возражать и уселся рядом с кустом малины, обрывая мелкие сладкие ягоды. Походив немного, девушка вернулась и присела рядом с орком.

— Знаешь, Сыч, мне здесь хорошо. — Недоуменно сказала она. — Непонятно. Ты сам знаешь, я в лесу беспомощна, не особо мне уютно, даже страшновато бывает… а тут… Хоть ночевать оставайся!

Сыч глянул на Амариллис с насмешкой — прежде одна мысль отправиться на ночь глядя в лес заставляла ее боязливо ежиться, а тут вдруг расхрабрилась.

— Прям-таки и ночевать?

— Да. Знаю, ты мне не веришь, но я бы осталась.

— Ну, может, как-нибудь. Но не сегодня. Пошли-ка домой, смотри, солнце уже за верхушки клонится.

С тех пор Амариллис часто приходила на эту поляну; в последнее время реже, потому как идти до нее было неблизко, а Сова сердилась, если Амариллис уходила одна далеко от дома. «Мало ли что!..» — хмурилась она. Но сюда девушка предпочитала приходить одна.

Неторопливо (по-другому теперь не получалось) Амариллис спустилась с крыльца, поплотнее запахнула плащ и направилась давно знакомой тропой — через сад, через выгон, мимо редколесья, немного вдоль опушки — и в лес. На этот раз идти пришлось почти час (скоро мне полдня понадобится, чтобы сюда доползти, с неудовольствием подумала Амариллис). Растаял утренний холодок, плащ пришлось распахнуть, а потом снять и нести в руках. Выйдя на поляну, девушка сначала чуть зажмурилась от яркого света, а потом раскинула руки, уронив плащ в траву, потянулась, выгибая спину, и пошла, чуть — чуть пританцовывая, греясь, улыбаясь…

Потом подошла к яме, спустилась вниз, расстелила прихваченный плащ, устроилась поудобнее, полусидя-полулежа и закрыла глаза. Спать ей не хотелось, но, как и прежде, ласковая дремота провела легким рукавом по ее лицу, смежила веки, выровняла дыхание. Со стороны могло показаться, что девушка уснула, таким спокойным, безмятежным было ее лицо. Ей и самой поначалу так казалось. Когда Амариллис впервые спустилась в яму и задержалась там ненадолго, то пережитые ощущения и обрывки видений она приняла за мимолетный сон, привидевшийся за несколько минут. Но вскоре ей пришлось признать, что с обычными ее снами это состояние не имеет ничего общего. Оставаясь на дне моховой ямы, она грезила наяву, видя рядом с собой семью орков, причем чаще всего попадался ей на глаза мальчишка лет тринадцати-четырнадцати, упрямый и своенравный. Амариллис видела и других орков — то смутно знакомого мужчину в моряцкой одежде, то паренька, исполосованного сетью порезов, привязанного к дереву, а однажды увидела своего прадеда, схватившегося с довольно неприятным на вид созданием, похожим на мохнатого скорпиона. Иногда мимо нее проходили вереницей эльфы, пробегали стайкой дети, размахивая пустыми лукошками… под ее пальцами оказывались то прохладный, влажный после долгого осеннего дождя мох, то свежий снег… Амариллис понимала, что здесь время не властно, что прошлое, уже свершившееся проходит перед ее глазами, навсегда сохраненное этим местом, и те, кого она видела, кто притягивал ее внимание, — все они как-то связаны с нею… «может, это мой дом…»

Что же касается ощущений, то они сводились к покою, умиротворению и тому, что девушка называла про себя «кушай и расти большая». Волшебное место щедро делилось с нею присущей ему силой; Амариллис принимала ее с благодарностью, «про запас».

Она никому не рассказала о том, куда в действительности ходит. Что-то удерживало ее от этого, и поскольку она всегда возвращалась из лесу вовремя и выглядела довольной, никто особо и не расспрашивал ее.

Сегодня она также привычно доверилась магии лесного «дома»; однако вопреки ожиданиям тени минувшего не посетили ее, только и было, что теплый мох, мягкая шерсть плаща под локтем и тишина. Под конец Амариллис действительно задремала, уложив голову на согнутую руку и прикрыв глаза от солнца. Сколько она проспала, сказать было трудно, поэтому проснувшись, она не стала задерживаться, а поднялась наверх, как смогла поклонилась «дому», и направилась обратно, к дому Сыча. Пока она отмеряла положенные обратной дороге шаги, ничто не тревожило ее, не пугало и не беспокоило. Тот же лес, та же тропа, кусточки можжевельника, веретенообразные глянцевые листья ландышей, теплые, прогретые августовским солнцем стволы сосен… ветер, доносящий звонко-монотонный голос кукушки… ветер, несущий запахи хвои, смолы… Вскоре она уже вышла к выгону, прошла садом, отводя руками ветки яблонь, вновь, как и два года назад, клонящихся к земле под тяжестью плодов. Запыхавшись, остановилась отдохнуть и увидела, что во время ее отсутствия в дом Сыча пожаловали гости.

На крыльце сидели Сова и незнакомый Амариллис орк — высокий, молодой и красивый, с такими же, как у Совы, желтыми глазами. Он окликнул кого-то и из сада — со стороны, противоположной Амариллис, — вышла юная женщина, светловолосая, невысокая, одетая в просторное легкое платье, не скрывающее ее беременности. «Так это же Скирнир с женой!» — подумала танцовщица. — «Придется Сове двое родов принимать… Странно, а мне она не сказала, что ее сын человеческую дочь взял в жены. Наверно, Скирнир ее саму удивить хотел. Надо же… прямо как мои прадед с прабабкой…» Она еще хотела подумать о том, как хорошо и правильно, когда в такое время рядом с тобой тот, кто не испугается твоей боли, но не успела.

Внезапно неспешно идущая женщина как-то резко вздрогнула, будто ее кто толкнул, остановилась — и Амариллис поняла, что из горла у нее торчит стрела, серебристо-серая, эльфья. Женщина не издала ни звука, медленно, подогнув колени, опустилась на землю и замерла. Еле-еле, на пороге слуха Амариллис различила шелестящий свист, повернула голову в сторону дома — Скирнир, не успевший отбежать от крыльца больше трех шагов, лежал, уткнувшись головой в выброшенные вперед руки, и его спина была украшена тремя такими же стрелами. Они же опрокинули Сову на ступени крыльца, расцветив ее льняное платье багровыми пятнами по нагрудной вышивке. Еще два коротких вскрика со стороны конюшни. И тут Амариллис начала различать вокруг себя фигуры эльфов. Она видела их совсем рядом, и поодаль, и даже слышала их дыхание, отдающее ландышевой горечью. И снова видела стрелы, летящие к дому Сыча, горящие стрелы, впивающиеся в крышу, стены, влетающие в распахнутые окна. Эльфов немного, не более полутора десятков, но Амариллис они показались целой армией. Она прижалась к стволу яблони, скользя по нему, разрывая рукав платья и в кровь царапая плечо, в тщетной надежде укрыться от их цепких, всевидящих взоров, обхватила ладонями живот… У Амариллис не получилось испугаться; она оглядывалась, как затравленный зверь, не видя спасения — и не понимая, не постигая, как такое возможно, что же такое случилось с миром, что те, кого считали воплощенным достоинством и честью, убивают подло и хладнокровно. Она готова была распластаться потрошеной рыбой, слиться с землей, прорасти травой, лишь бы ускользнуть от этих безжалостных охотничьих глаз и серебристо-серых стрел. Запах гари, едкий, отчаянный, горестный запах гари обжигал ее лицо, заставляя стонать и — в конце концов — раскашляться…