Вполне понятно, что он хочет привлечь к себе внимание, произвести эффект. К тому же он не забыл, как Ив отделалась от него – словно вывалила груду мусора из своего пикапа.

– А ведь я могу сделать вид, что никогда не видела этого письма. – Тяжело сглотнув, она барабанила пальцами по конверту на коленях. В этот миг ей показалось, будто в желудке заворочалась огромная лягушка. – Что мне за дело, если сто лет назад Ив входила в какой-то там клуб с красным уклоном! Может, она считала, что помогает спасать мир, сидя в прокуренной задней комнате и слушая вспотевших от волнения болтунов. Думаю, ей это очень скоро надоело. – При этих словах она ощутила в груди ледяной холод. – Ив существует только для Ив, можешь так и записать для памяти.

Сразу вспомнился Вэл, и сердце болезненно заныло. Долли познакомилась с ним год назад, и это знакомство длилось всего несколько недель… Может быть, не слишком долго, но достаточно, чтобы успеть разбить ей сердце. Но Вэл не обманщик, во всем виновата только Ив.

– Ничего ты не можешь, – ответил Сид, словно после глубоких раздумий. Вращающееся кресло слегка скрипнуло, когда он откинулся на спинку, сцепив длинные руки на затылке. Его волосы так лоснились и пружинили, словно он удобрял их навозом. Впрочем, он в этом не нуждался, потому что и так был полон им до ушей. – А если и можешь, то сама не захочешь.

Тяжесть в желудке снова дала себя знать.

– Я все никак не пойму, к чему весь этот разговор? Почему ты не отправил эти тридцать сребренников в Вашингтон без моей помощи? Я тебе здесь совершенно ни к чему.

– Ты права, куколка. Ты мне совершенно не нужна. Это я тебе нужен.

Сама того не замечая, она поднялась, и конверт соскользнул с коленей на бежевый ковер. Ну и наглость! Если он даже когда-то и помог ей, то она могла бы прекрасно без этого обойтись.

– Ты нужен мне как собаке пятая нога, Сид.

Он снова ухмыльнулся, но на этот раз так мрачно, что у нее по телу пошли мурашки. Подавшись вперед, он оперся на стол ладонями и растопырил пальцы. Горячее прикосновение его рук затуманило прозрачную поверхность настольного стекла.

– Долли, дорогая. Ты все никак не поймешь, да? – мягко начал он, но каждое слово падало на нее, словно капли тающего льда. – Ты считаешь, что Ив во всем превосходит тебя, верно? Она красивее, она талантливее, так? Нет, детка, не так! Ив превосходит тебя только наличием клыков. Чтобы получить малейшую роль, она готова на все. А ты, Долли, ты слишком нежна. В твоей профессии надо действовать методом щуки. Глотать все, что удалось схватить. Не думаешь же ты, черт побери, что Джейн Рассел стала спать с Говардом Хьюзом из-за его мужских достоинств?

Он помолчал, чтобы дать Долли возможность переварить сказанное. Затем поднялся и подошел к тому месту, куда упал конверт. Нагнувшись, подал ей. На мизинце она успела заметить перстень с печаткой, блеснувший в золотистом пыльном луче, косо пробивающемся через жалюзи.

– Докажи мне, что ты хочешь этого, детка. Докажи, что ты готова на все, что угодно, – и это уже полдела. И тогда… – он усмехнулся. – Если что-нибудь случится с Ив, например, она вдруг заболеет или сбежит в Акапулько со своим жеребцом… или, скажем, потеряет добрую репутацию, – тогда, как ты думаешь, что скажет Отто, если ты придешь к нему, чертовски похожая на Ив, словно ее двойник?

Долли едва слушала его. Перед глазами внезапно возникла иная картина. Так ясно, словно в черно-белом кино, она увидела двух худеньких девушек с тревожными глазами, сошедших с автобуса, – Дорис и Иви Бердок из Клемскотта, штат Кентукки, с одним на двоих чемоданом из картона, хихикающих, пьяных от усталости и возбуждения. И так ясно услышала она высокий медовый голосок младшей сестры, прозвеневший через годы: «Отныне мы с тобой одно целое, Дори. Мы всегда будем вместе, и ничто нас не разлучит».

На двоих у них не нашлось бы и сотни долларов, но все было совсем по-другому, чем теперь. Разве это можно описать! Долли вспомнила их скромную однокомнатную квартирку с окнами на дегтеперегонный завод, откуда целое лето воняло, как из выхлопной трубы. Без телефона, конечно. Им приходилось бегать к соседям.

А потом, когда им наконец удалось наскрести достаточно денег на телефон, первый, кто позвонил им, был не кто иной, как Сид, сообщивший, что Ив приглашена на небольшую роль в дешевой картине под названием «Миссис Мелроуз». Тогда Ив, готовая от восторга выскочить из собственной кожи, разорилась на две бутылки шампанского, и они не спали всю ночь, беспрестанно обнимаясь, болтая, мечтая о том времени, когда станут кинозвездами и их имена прогремят на всю страну.

Дела шли не так успешно, но они боролись рука об руку. Однажды, сложив скудное официантское жалованье Долли с заработком Ив, работавшей продавщицей в магазине «Ньюберри», они купили дорогое платье, одно на двоих, для особо важных случаев. Но если вспомнить хорошенько, то разве не Ив износила это злополучное платье?

Чувствуя, что глаз начал предательски дергаться, Долли с силой зажмурилась.

«Да, – подумала она, – Ив бывала приятной и ласковой. И даже – по временам – щедрой. Но за все, что она давала, она требовала вдвойне. А больше всего она хотела того, что было ей недоступно. Она стремилась к соблазнам с неудержимостью прилива, увлекаемого полной луной».

Долли открыла глаза и встретила взгляд Сида, выражающий нечто вроде сочувствия. Это показалось ей еще противнее, чем недавние уговоры. Она поднялась с кушетки и произнесла:

– Я подумаю.

– Ты слишком много думаешь. Только не воображай, что это конец света, – посоветовал он, лениво распрямляя свое долговязое тело в крутящемся кресле и пожимая ей руку противной влажной ладонью, после чего хотелось поскорее вытереть руку о подол юбки. – Весь этот переполох с Маккарти через месяц-другой никто и не вспомнит. Возможно, несколько ролей она потеряет, но ты же хорошо знаешь Ив. Не успеешь оглянуться, как она будет уже на ногах.

Вероятно, он прав… а вдруг нет? Как она будет жить, зная, что погубила карьеру сестры, а возможно, и всю ее жизнь? Нет уж, пусть он ищет кого-нибудь другого, кто не прочь занять место Ив, всадив ей нож в спину.

И только выйдя на улицу, Долли обнаружила, что все еще сжимает в руке письмо. Мелькнула мысль разорвать его и бросить в урну. Но урны нигде не было, поэтому она снова засунула его в косметичку и пошла дальше.

– Тетя Долли, а почему там трещина? – спросила Энни, болтая ногами между тронутых ржавчиной хромированных ножек старой кухонной табуретки, на которой сидела. Долли возилась с кастрюлей у плиты. Оглянувшись на племянницу трех с половиной лет от роду, она подняла глаза на то место, куда указывала Энни. Потолок ее старого дома в Уэствуде пересекала темная зигзагообразная трещина. В центре висела унылая лампочка без плафона, которая освещала тесную кухню неровным светом.

– Что? А, это историческая трещина, дорогая. Мой старый дом – не что иное, как карта всех землетрясений, постигших Лос-Анджелес с тех времен, как пали стены Иерихона.

Не сводя с потолка глаз, Энни с аккуратностью кошки облизала губы.

– А потолок не обрушится на нас?

– Только не вздыхай так, – усмехнулась Долли, снова возвращаясь к плите. Но когда опять обернулась, маленькое личико девочки было все также запрокинуто кверху.

Долли обняла ее.

– Ну чего ты боишься, глупенькая! Никуда он не обрушится. Он уже так давно держится, что можно не сомневаться – мы вполне успеем поужинать!

Долли внимательно вгляделась в лицо племянницы. Во внешности трехлетнего ребенка угадывались черты рассудительной дамы с глазами цвета индиго, как у матери, смуглой кожей и темными прямыми волосами, как у отца. Во всем облике этого ребенка было что-то очень грустное – детский фартучек в горошек, широкий белый воротник, накрахмаленный, как картон, спуставшиеся белые носки и уродливые ортопедические ботинки, которые Энни носила для исправления пальцев ног. «Бедное дитя, на ее головку уже столько всего обрушилось, что поневоле начнешь опасаться каждой трещины».