Жакемон выехал из Калькутты 20 ноября 1829 года, направляясь в Чандернагор, прибыл туда на третий день и остановился на берегу Хугли, где джемадар, разновидность местного полицейского, спроваживает его к сборщику налогов с несколько озадаченной миной. Жакемон, понимая, что они желают узнать, кто он такой, протянул означенному сборщику свой пропуск от лорда У. Бентинка. При виде документа, где во всем великолепии красовалась подпись всесильного английского повелителя Индии, стена недоверия разрушилась. Внезапно растаявший сборщик послал джемадара умолять путешественника считать его дом своим собственным и немедленно воспользоваться предложенным гостеприимством.

На другой день к отъезду сборщик присылает гостю, как бы тот ни отговаривался и не отбрыкивался, чапрасси[41], нечто вроде индийского янычара, и пятерых сипаев в полном облачении, с оружием и багажом, с набитыми до отказа патронташами. Эти сопровождающие, оплаченные правительством, проследуют с Жакемоном до Хазарубанга[42], первого военного поста, расположенного в восьмидесяти лье от Хугли. Там другие вооруженные солдаты заменят первых — до соседнего поста, и так будет длиться, пока Жакемон остается на землях Ост-Индской компании.

И он добавляет: «Лорд Бентинк не сказал мне о магическом эффекте, который произведет его пропуск. Моя маленькая охрана, увеличивать которую по обстоятельствам зависит только от моей доброй воли, не много добавляет к моей личной безопасности, но она освобождает меня от страха быть ограбленным. Когда я выезжаю утром верхом, с несколькими из своих людей и двумя сипаями, то могу быть уверен, что мои повозки следуют за мной и что слуги их не обчистят, скрывшись потом с добычей. Никакое препятствие их не остановит: если они застрянут в рытвине или на водной переправе, если быки станут у подножия горы, неспособные ее преодолеть, то мой сержант со своими солдатами сумеет найти руки, чтобы выйти из затруднения. Где бы я был сегодня без них?.. Наверняка утонул бы в грязи какой-нибудь речки, неподалеку от Бурдвара…[43]

Когда багаж прибывает к месту, намеченному мною для стоянки, мой генералиссимус с самым решительным и непреклонным видом приходит мне доложить, что все в полном порядке; затем он организует разбивку лагеря и натягивание тента. Вечером он входит ко мне, чтобы выслушать распоряжения на завтра и сообщить, что он выставил часового возле моей полотняной двери. Пистолеты и ружья спят соответственно в своих чехлах и кобурах, хотя местность и не угрожает обилием тигров: во всяком случае, все у меня находится под рукой, и я не промедлю ни секунды при малейшем шуме…»

Хотя путешественник заметно удаляется от Калькутты, край остается если и не цивилизованным, то освоенным. Жакемон движется по широкой дороге, которая ведет через Бенарес[44], Пунну[45], Агру, Дели, и всюду по пути находит пристанище в бунгало, воздвигнутых для этой цели к услугам именитых путешественников. Бунгало эти состоят из двух очень чистых комнат, с двумя кроватями, двумя столами и шестью стульями, так что при необходимости там могут разместиться две семьи. Каждому путнику администрация постов предоставляет трех слуг, которые особенно важны для тех, кто путешествует в одиночестве в паланкине.

В одном из таких приютов ему повстречался однажды сборщик налогов с женой и маленьким ребенком. У служащего был слон, восемь повозок, два кабриолета, специальная коляска для ребенка, два паланкина, шесть верховых лошадей и карета. А чтобы передвигаться от одного бунгало к другому — восемьдесят носильщиков, и это не считая, по крайней мере, шестидесяти человек домашней прислуги. Он одевается, переодевается, снова переодевается, завтракает, полдничает, обедает, а по вечерам пьет чай точно так же, как и в Калькутте, сохраняя весь привычный ритуал: хрусталь и фарфор, сверкающая серебряная посуда, распаковываются и запаковываются с утра до вечера, белоснежные скатерти сменяются четыре раза в день…

Жакемон, привыкший скромно питаться рисом и молоком, насмехается над этим пышным изобилием, благодаря которому англичане в целом так скверно ведут себя в Индии, и в конце концов начинает избегать этих банальных постоялых дворов, которым предпочитает свой полотняный домик, где спокойно спит и который он устанавливает где только ему заблагорассудится.

Тридцать первого декабря 1829 года Жакемон прибывает в Бенарес, но остается очень недолго в этом городе, где его принимают с распростертыми объятиями в самых высоких кругах английского общества и буквально носят на руках, как избалованного ребенка. Но все это скоро ему наскучило; Жакемон уже стал опытным и закаленным путешественником, ему нужно бродяжить по дальним дорогам и совершать вылазки в окрестные леса, где он как ботаник и геолог неустанно пополняет свои коллекции, предназначенные для музея.

Благодаря своему строго организованному и гигиеничному режиму Жакемону удалось пересечь Бенгалию, не подхватив лихорадки среди гниющих болот на плоских равнинах, не имеющих стока. Ему не страшны ни миазмы, ни солнце, ни усталость. Он проникает все дальше и дальше в глубь страны, стремясь достичь Гималаев и покрытых снегом плоскогорий Тибета, где намерен провести все лето и доставить оттуда наряду с геологическими образцами неизданные исторические документы.

Торопясь выполнить намеченное, Жакемон почти не задерживался даже в главных городах, оставляя удовольствие осмотреть их на обратный путь. В Дели английский резидент представил его старому императору, коронованному рабу Ост-Индской компании, который дал нашему соотечественнику цивильный лист[46] на четыре миллиона. Счастливый уже тем, что ему выпала честь лицезреть живого француза, добряк император посвятил гостя в сан «сахед бахадур», или победоносного рыцаря, что с благодарностью принял Жакемон, как и титул барона.

Француза пригласили на охоту с гончими эти заядлые спортсмены-англичане, которые даже в первобытную страну переносят развлечения метрополии. «Я выказал, — пишет Жакемон, — такое же безразличие, как и они, к своей голове и конечностям, преследуя вместе с ними кабанов. Совершенно случайно я не свалился с седла. Падения с лошади стоят сразу после хронического гепатита и перед холерой в списке причин смерти в этой стране. Несколько сломанных ног и раздробленных плеч — столь обычная принадлежность индийской охоты, что она никогда не ведется без хирурга. Что касается львов или тигров, то это — разумеется, для джентльменов — забава самая невинная, поскольку на них охотятся не на лошадях, а только на слонах. Каждого охотника помещают, как свидетеля перед английским судом, в высоко вознесенную над землей клетку, привязанную к спине животного. Небольшой артиллерийский арсенал рядом с ним: пара ружей и пара пистолетов. Случается, правда весьма редко, что тигр, взбудораженный собачьим лаем, прыгает прямо на голову слона, но нашего брата это не касается: забота махаута[47], которому платят двадцать пять франков в месяц, — принимать на себя подобного рода испытания. В случае смерти последнего он остается, по крайней мере, полностью отмщенным, ибо слон не играет безмятежно, словно в дудочку, на своей трубе, когда чувствует, что тигр оседлал ему шею. Он «обрабатывает» врага со всем усердием, так что охотникам остается лишь добить хищника в упор. Как вы можете видеть, погонщик выполняет в некотором смысле роль ответственного редактора.

За вашей спиной на слоне устраивается другой сопровождающий, в чьи обязанности входит держать зонтик над вашей головой. Его положение еще хуже, чем у проводника: когда перепуганный слон мчится впереди тигра, тот бросается на него сзади, стремясь пробраться к затылку, и подлинная роль сопровождающего — быть съеденным вместо джентльмена.